Он открывает дверь в туалет. Звуки льющейся струи и голоса, говорящего:
– Кто такой Гегель?
Он закрывает дверь. Дом почти затих, вечеринка рассеялась по многочисленным перифериям ее шумного центра общения. Он спускается по лестнице. Там сидит Макинтош, а рядом с ним – Анита Доллфус и ее собачка.
– Младенец? – говорит Говард.
– Он еще не начал рождаться, – говорит Макинтош, – ложная тревога, по их мнению.
– Но младенец-то там имеется?
– О да, – говорит Макинтош. – Еще как имеется.
– Ходят слухи, что Мангель приедет сюда прочесть лекцию, – говорит Говард.
– Отлично, – говорит Макинтош, – хотелось бы послушать, что он скажет.
– Совершенно верно, – говорит Говард.
Лица в гостиной все переменились, он не узнает ни единого. Шестифутовая женщина спит под пятифутовым кофейным столиком. Подходит мужчина и говорит:
– Я на днях разговаривал с Джоном Стюартом Миллем. Он покончил со свободой.
Другой мужчина говорит:
– Я на днях разговаривал с Райнером Марией Рильке. Он покончил с ангелами.
Говард говорит:
– Флора Бениформ?
– Кто? – спрашивает один из двух мужчин. Есть свободное пространство у каминной полки, где стояла та девушка, мисс Каллендар. Из кухни выходит Майра Бимиш, ее волосы еще больше сбились на сторону.
– Ты не сказал Генри, – говорит она.
– Я никому не сказал, – говорит Говард.
– Это наш секрет, – говорит Майра. – Твой, мой и Зигмунда Фрейда.
– Он тоже никому не скажет, – говорит Говард.
– На днях я разговаривал с Зигмундом Фрейдом, – говорит еще один мужчина. – Он покончил с сексом.
– М-м-м, – говорит Майра Бимиш, целуя Говарда. – М-м-м-м-м-м.
– Почему бы тебе не написать об этом книгу и не заткнуться? – говорит кто-то.
– Говард, ты думаешь, это правда, что полностью удовлетворяющий оргазм может изменить наше сознание, как говорит Вильгельм Рейх? – спрашивает Майра.
– Я должен изображать хозяина дома, – говорит Говард. Он покидает гостиную. Он сдвигает кресло, загораживающее лестницу, ведущую вниз к его кабинету, и спускается по ступенькам.
У себя над головой он слышит топот вечеринки. Ему пришла в голову мысль для его книги. Книга начинается: «Попытка приватизировать жизнь, полагать, что внутри одиночных самоосуществляющихся индивидов заключены бесконечные просторы существования и морали, которые оформляют и определяют жизнь, это феномен узкой исторической значимости. Он принадлежит конкретной и краткой фазе в эволюции буржуазного капитализма и являет собой производное своеобразной и временной экономической ситуации. Все признаки свидетельствуют, что такой взгляд на человека скоро уйдет в прошлое». Он открывает дверь кабинета; зарево натриевых уличных фонарей прихотливо ложится на стены, книжные полки, африканские маски, рассеченные вертикальными полосками теней от решетки, ограждающей полуподвал. Лампа не горит. Он внезапно понимает, что в кабинете есть кто-то – сидит на раскладном кресле в дальнем углу. Он зажигает свет. Полусидя, полулежа в кресле с платьем, сбившимся на бедра, с листами рукописи на полу вокруг – Фелисити Фий. Он говорит:
– Как вы сюда попали?
– Я знала, что ваш кабинет тут внизу, – говорит она. – И хотела его отыскать. Я думала, вы заняты вечеринкой.
Говард таращит на нее глаза, на ее тревожное белое лицо, на мозаику пятен над ее грудями, обнажающимися в вырезе платья, когда она наклоняется к нему, на ее худые руки и обгрызенные ногти. Он говорит:
– Зачем? Что вам тут понадобилось?
– Я хотела узнать, какой вы, когда я вас не вижу, – говорит она. – Я хотела посмотреть на ваши книги. Увидеть ваши вещи.
– Вам не следовало этого делать, – говорит Говард, – вы попались, и только.
– Да, – говорит Фелисити. – А это ваша новая книга? Я ее читаю.
– И совершенно напрасно, – говорит Говард, – она еще не завершена. Это очень личное и приватное.
– Попытка приватизировать жизнь это феномен узкой исторической значимости, – говорит Фелисити.
– Зачем вы это делаете? – спрашивает Говард.
– Я выбрала вас в объект моих исследований, – говорит Фелисити, – сделала моей особой темой.
– Ах так! – говорит Говард.
– Вы мой куратор, Говард, – говорит Фелисити, сморщившись. – У меня беда. Мне плохо. Вы должны мне помочь.
Говард идет к своему письменному столу и перегибается через него, чтобы задернуть занавески. Он смотрит наружу на решетку, на стенку под ней, на голодные силуэты домов напротив, очерченных на фоне розового городского неба. Кто-то выходит из дома. Прямо против окна возникает фигура и смотрит сквозь решетку вниз. Она совершенно одна. В белой шляпе и синем брючном костюме. Мисс Каллендар, которая выглядит колоссально высокой при взгляде снизу, размыкает цепь и осторожно отводит от решетки высокий старый черный велосипед. Щеки у нее словно бы раскраснелись, и она как будто сияет приватной, обращенной к себе улыбкой. Она чуть взмахивает рукой, узнав Говарда; потом поправляет белую шляпу, перекидывает ногу через велосипед и водворяется в высокое седло. Она начинает крутить педали в яростном движении, в бешеном вихре некоординированных форм – спина прямая, колени сгибаются, ноги поднимаются и опускаются, пока она уносится от щербатого полукруга в направлении своего жилища, где бы оно ни находилось.
– Кто это? – спрашивает Фелисити.
– Новенькая преподавательница на английском факультете, – говорит Говард.
– Вы разговаривали с ней на вечеринке, – говорит Фелисити. – Она вам нравится.
– Вы следили за мной и наверху? – спрашивает Говард.
– Да, – говорит Фелисити.
Говард задергивает занавеску. Он говорит:
– Что с вами такое, Фелисити?
– Вы должны помочь мне, помочь мне, – говорит Фелисити.
– Что не так? – спрашивает Говард, садясь в другое раскладное кресло.
– Как, как мне выбраться из этой сдвинутой, вонючей, дерьмовой, зацикленной меня? – спрашивает Фелисити. – Почему я увязла в мерзости себя самой?
– Разве то же не относится ко всем нам? – спрашивает Говард.
– Нет, – говорит Фелисити, – большинство людей выбирается. У них есть другие люди, которые помогают им выбраться.
– А разве у вас их нет? – спрашивает Говард.
– Морин? – спрашивает Фелисити. – Она амбалка.
– Я думал, вы решили найти мужчину.
– Да, – говорит Фелисити. – Естественно, я подразумевала вас.
