А я только на ее Формах и Пропорциях стараюсь концентрироваться, пытаюсь представить, какое на ней белье. Какие, к примеру, на ней сегодня трусики и как они сидят.
— Приезжаю к нему, когда ему захочется. Все бросаю: если фотосессия, то я ее сокращаю, если кинопроба, то переношу. И еду к нему, а он сидит на своем диване, грустный, с отсутствующим видом, и от него несет виски. — Сандра делает глубокий вдох. — Павел, если бы ты знал, в каком состоянии я его вчера застала. Он напился, Павел, напился.
— Знаю, я заходил к нему. — Киваю, чтобы Сандра поняла — я с ней, я ей сочувствую. И добавляю, что понимаю, как ей тяжело. — Ничего нельзя было сделать, — говорю я, не желая вспоминать о виски и футбольном матче.
— Вот видишь, Павел, видишь?.. Ты меня понимаешь, Павел, ты знаешь, как с ним тяжело. — Ее голова вдруг оказывается на моем плече. — Я его спрашиваю: дорогой, что случилось? А он сидит, как мумия, и не отвечает, будто не слышит и не замечает меня. Еще раз спрашиваю его: Алексик, что случилось? А он что-то бормочет себе под нос. Мне так хотелось взбодрить его, встряхнуть. Я не сразу поняла, в каком он с состоянии и как напился. Рассказываю, что ради него прервала фотосъемку для «Эль Трапа», потому что соскучилась. А он что-то бормочет бессвязное. — Сандра перестает плакать. Придвигается ко мне и кладет ладонь на мое колено. Рука Сандры, рука Сандры, девушки с обложки, на моем колене! Павел, мог ли ты мечтать об этом?! — Если бы это раз или два было, когда он устал или не в духе. А он все время такой, Павел. И даже когда трезвый. Только о себе думает. Великий артист, видишь ли, ведет великую программу, ему нужны личное пространство и свобода. А у меня проблема, Павел. Бьянко де Вальгодеско заинтересовало мое лицо, и он предложил мне принять участие в проекте «Массаж кита». Мы, модели из Европы, полетим в Штаты и будем плавать в океанариуме с касатками, а Бьянко будет нас снимать. Но я боюсь так далеко ехать, лететь на самолете над океаном, а там ведь придется быть одной! Сейчас мне так необходимо его внимание. Мне бы хотелось, чтобы он пожалел меня, обнял, произнес теплые слова, раскрыл свои чувства. Честно говоря, я не хочу ехать туда без него, потому что буду скучать. Я так ему и сказала, а он на меня уставился и молчит, а потом отворачивается и смотрит на плиту или стол, возле которого стоит, когда эту чертову программу снимают. И вот я обнимаю его, Павел, обнимаю его, поскольку боюсь лететь в Штаты, и вообще, я к нему прихожу, потому что люблю его, а он вдруг говорит, что думает о зразах и о том, кого ему пригласить на следующую программу на их дегустацию. А потом просит меня не забивать ему голову всякой чепухой, ведь он над сценарием работает. Как тебе это, Павел?
Наконец Сандра замолкает и перестает плакать. Ничего не отвечаю — я понимаю, что молчание в такой ситуации Сандра примет за сочувствие.
— Знаешь, Павел, мне так нужно понимание. — И она вроде как случайно кладет голову на мое плечо.
Все идет отлично, Павел, лучше не бывает! Мысленно повторяю: «Понимание». Они так это называют. Когда я слышу от женщины, что ей нужно понимание, во мне Твердость возникает. Ничего удивительного: она так ко мне прижалась, что я уже чувствую ее Формы. А раз так, то я уверен, что она ждет от меня Твердости! Мечтает о том, чтобы решительный и сильный мужчина прогнал прочь все ее огорчения! И когда она кладет голову на мое плечо, я чувствую, что она хочет именно этого. Может, это и называется пониманием. Мне все равно.
— Ах, Павел, если бы ты знал, как мне надоели все эти гости, которые только о себе и думают. — Она тяжело вздыхает. — Все эти журналисты считают меня куклой, Павел, да, представь себе.
А я думаю, что они правы. Ты и есть Кукла, красивая Кукла. Только почему тебя это огорчает? Разве не осталось больше женщин, которые счастливы просто от того, что нравятся мужчинам? Я думал, это самая большая мечта каждой женщины. Ничего не понимаю. Ничего!
— Павел, эти люди не способны испытывать никаких чувств. — Рука Сандры все еще лежит на моем колене. — Для них женщина предмет, не человек. Так устроен шоу-бизнес. Я ужасно одинока. — И снова начинает всхлипывать.
А я глажу ее по голове, чтобы она снова не разрыдалась. Стараюсь продемонстрировать понимание, нежность, мягкость и не выдать своей Твердости, не признаться в Твердости, чтобы ее не отпугнуть, подавляю свое Давление. С женщинами всегда приходится играть, делать вид, прикидываться. А они сами себе не признаются в том, как им нужна мужская Твердость.
— Вот ты, Павел, совсем другой, — тихо говорит она. А я ее очень осторожно обнимаю. И чувствую ее теплое дыхание и теплую кожу на своем плече. И вся она на меня оперлась, и я чувствую ее тело. Продолжаю ее гладить по голове; и иногда моя рука как будто случайно соскальзывает на неприкрытую часть ее спины. — Ты по-другому думаешь. Я чувствую, ты, Павел, нормальный парень, с тобой можно поговорить по-человечески. Ты выслушаешь и все поймешь, не то, что другие. — А я ее нежно поглаживаю, хотя теперь чуть более решительно. Она все ближе и ближе придвигается ко мне, и я чувствую, как она тает под моими пальцами. — Ты, Павел, серьезный мужчина, а те, с кем я общаюсь, — бездарности. А ты юрист, занимаешься важными делами, с тобой женщина чувствует себя в безопасности. — После этих слов моя ладонь перемещается на открытую спину Сандры, и я глажу ее решительно и уверенно. — Павел, признайся, если бы я тебе сказала о том, что собираюсь в Штаты, что боюсь лететь и что буду по тебе скучать, то как бы ты отреагировал? Ты бы не сказал, что думаешь о зразах и своей следующей программе?
Я внимательно ее слушаю, но и путешествовать по ее телу не перестаю. Нахожу обнаженную полоску кожи между кофточкой и брюками. Смело и решительно продвигаюсь все ниже и ниже. И Сандра мякнет, слабеет, так, как каждая женщина реагирует на мужскую Твердость. Потому что Твердость и создает Мягкость. И Мягкость не слабела бы, если бы не желала Твердости.
Моя рука оказывается в теплом, мягком хлопке. Сандра сидит без движения, затихшая, мягкая, податливая, и, как будто не зная, что сделать со своими руками, судорожно их сжимает. А я от ее Мягкости еще тверже становлюсь, решимости и смелости у меня прибавляется. И вспоминаются мне слова Деда, что мужчина, поляк, должен быть отважным и твердым. А она такая мягкая, что во мне просыпаются смелость, польский характер, решительность и Твердость.’ И мой процессор выдает команду, что пришла пора действовать более решительно и смело, потому что Мягкость достигла такой стадии, когда ей просто необходима Твердость, ей немедленно нужна Твердость, она готова отдаться и дрожит, как лань, ждущая охотника.
— Павел, что ты делаешь?! — Внезапно я слышу громкий и удивленный голос Сандры. — Что ты делаешь? — Она уже почти кричит. — Что ты себе позволяешь?!
А моя Твердость от этого повышенного тона еще тверже становится, потому что сопротивление, которым она хочет прикрыть свою Мягкость, только подстегивает мою Твердость. Сандра, как любая женщина, стыдится своей Мягкости, своей податливости и тоски по Твердости. И я еще смелее и решительнее продвигаюсь к своей цели. Я прекрасно знаю, как следует себя вести в такой ситуации. Уж я-то в этом разбираюсь, отлично разбираюсь! И почти пою про себя: «Эй, поляки, за оружие! За свободу, за Польшу — вперед! Перед нами долгая дорога. Братья, в бой! Вперед, вперед, вперед!»
