Медсестра уходит за питьем, а я рассматриваю свои старенькие изломанные ходики, лежащие на ночном столике, а потом новые часы — в груди, под смятой пижамой. Металлический циферблат со стрелками под стеклом. Над цифрой «12» красуется нечто вроде велосипедного звонка. От этих часов у меня покалывает в груди: такое ощущение, будто в меня вставили чье-то чужое сердце. Интересно, что еще собирается мне наплести эта странная дама в белом.
— В тот день, — продолжает медсестра, — когда Мельес ушел в город за новыми часами, чтобы хоть как-то вас утешить, вы попытались завести старые сломанные ходики. Вы это помните?
— Да… смутно…
— И по словам Мельеса, вернувшись, он застал вас на грани обморока, вы были в крови.
— Верно. У меня кружилась голова, и земля словно притягивала к себе…
— Дело в том, что у вас началось внутреннее кровотечение. Когда Мельес это понял, он вспомнил обо мне и срочно разыскал. Может быть, он слишком быстро забыл мои поцелуи, но сохранил в памяти таланты медсестры. Я успела остановить кровотечение в самый последний момент, но вы так и не пришли в себя. Мельес настоял на операции, которую обещал вам. Он говорил, что вы очнетесь в лучшем психологическом состоянии, имея в груди новое сердце-часы. Для него эта пересадка имела почти мистическое значение. Он очень боялся, что вы умрете.
Я слушаю, как она рассказывает мою историю, и мне кажется, что она говорит о ком-то другом, кого я знаю весьма отдаленно. Очень уж трудно сочетать все эти небылицы с моим представлением о действительности.
— Я была по уши влюблена в Мельеса, хотя он, прямо скажем, не отвечал мне взаимностью по-настоящему. И согласилась ухаживать за вами в первую очередь для того, чтобы иметь возможность видеться с ним. Но потом начала читать его книгу «Человек-трюк», и меня привлекла сама ваша личность. Так что я теперь с головой ушла в эту историю — в буквальном и переносном смысле. С той поры я вас и опекаю.
Я буквально онемел от изумления. Кровь бьется в висках толчками, посылая странные сигналы в мозг: «А вдруг это правда?.. А вдруг это правда?.. А вдруг это правда?..»
— По словам Мельеса, вы разломали свое сердце прямо на глазах Мисс Акации, желая показать ей, как страдаете и как любите ее. Глупый, а главное, бессмысленный поступок. Но вы только-только вышли из подросткового возраста и вдобавок сохранили при себе детские мечты, которые упорно смешивали с реальностью, чтобы выжить.
— Еще несколько минут назад я действительно был этим самым подростком с детскими мечтами…
— О нет, вы перестали им быть в тот момент, когда решили расстаться со своим старым сердцем. Вот именно этого и боялась Мадлен: она боялась, что вы станете взрослым.
Чем упорнее я твержу себе: «Невозможно!», тем упорнее у меня в голове звучит: «Возможно».
— Я просто пересказываю то, что прочла о вас в книге Мельеса. Он мне дал ее перед самым своим отъездом в Париж.
— А когда он вернется?
— Думаю, никогда. Он стал отцом двоих детей и много работает над изобретением движущейся фотографии.
— Отцом?..
— Вначале он писал нам каждую неделю — вам и мне. Ну, а теперь иногда не дает о себе знать долгие месяцы; по-моему, он просто боится узнать от меня о… вашей кончине.
— Позвольте, как это — долгие месяцы?
— Да ведь у нас сегодня 4 августа 1892 года. Вы пролежали в коме около трех лет. Я знаю, вам трудно в это поверить. Но взгляните на себя в зеркало. Посмотрите, как у вас отросли волосы.
— Сейчас я не хочу ничего видеть.
— В первые три месяца вы еще открывали глаза на несколько секунд, не больше. Потом, проснувшись однажды, произнесли какие-то слова о Мисс Акации и снова впали в беспамятство.
При одном упоминании о Мисс Акации во мне с прежней силой вспыхивает безумная любовь к ней.
— С начала нынешнего года ваши пробуждения становились все более регулярными. И вот сегодня вы окончательно пришли в себя. Знаете, люди иногда выходят даже из такой долгой комы, как ваша, это бывает. В конце концов, кома — всего лишь очень-очень долгий сон. И теперь вы здоровы — какое удивительное счастье! Мельес сошел бы с ума от радости… Однако вполне возможно, что у вас будут провалы…
— Какие провалы?
— Из такого долгого путешествия человек не возвращается совсем здоровым. Если вы помните, кто вы, — это уже необыкновенная удача.
Я ловлю свое отражение в застекленной двери мастерской. Три года! Эти слова звучат для меня похоронным звоном. Три года… Я — живой мертвец. Как ты провела эти три года, Мисс Акация?
— Значит, я действительно жив, или это сон, кошмар, а может, и смерть?
— Нет, вы целиком и полностью живы — очень изменились, но живы.
Первым делом я избавляюсь от мерзких трубочек, больно натиравших мне кожу на руках, затем привожу в порядок свои мысли и эмоции, одновременно поглощая настоящий, реальный обед.
Мисс Акация вновь завладела моими чувствами. Значит, дела мои не совсем плохи, раз меня тянет к ней так же сильно, как в день моего десятилетия. Нужно срочно ее разыскать. Я ни в чем не могу быть уверен, кроме одной вещи, самой важной на свете: я люблю ее. Одно лишь сознание того, что ее здесь нет, вызывает жгучую, невыносимую боль у меня в груди. Если я не попытаюсь ее разыскать, мне незачем больше жить.
У меня нет выбора, я должен вернуться в «Экстраординариум».
— Но вы не можете идти туда в таком виде!
И все же я бегу, даже не кончив есть, бегу в сторону города. Никогда еще я не бежал так медленно. Свежий воздух, врываясь в легкие, режет их, как стальным ножом; я чувствую себя столетним старцем.
На подступах к Гранаде белая известь на стенах домов смешивается с голубизной неба в необъятных красильнях охряно-желтой пыли. Где-то в переулке я встречаюсь со своей тенью и не узнаю ее. Как не узнаю и свое совершенно новое отражение, мелькнувшее в стекле витрины. Длинные волосы и борода придают мне сходство с Санта-Клаусом — до того, как он обзавелся толстым пузом и седыми космами. Но дело не только в этом. Я как будто раздался в плечах. Боли в костях изменили мою походку; кроме того, башмаки безжалостно натирают ноги, словно стали тесны. Завидев меня, детишки испуганно прячутся за юбками матерей.
На углу какой-то улицы мне бросается в глаза афиша, представляющая Мисс Акацию. Я долго разглядываю ее, содрогаясь от горького желания. Взгляд Мисс Акации стал тверже и острее, хотя она по-прежнему не носит очков. Зато у нее теперь длинные, покрытые лаком ногти. В общем, Мисс Акация выглядит еще прекрасней, чем прежде, а я — я стал первобытным дикарем в измятой пижаме.
Добравшись до «Экстраординариума», бегу прямиком к «Поезду призраков». При виде павильона во мне мгновенно просыпаются самые сладостные воспоминания. Увы, очень скоро к ним примешиваются и самые мрачные.
