Но это будет завтра, а сегодня, в восемь вечера, ей не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор, и осталась она наедине с печальными мыслями о Сент-Чарльзе. Вскоре она уже металась по комнате, кусая сжатый кулак. И тут зазвонил телефон.
— Эмили? — раздался в трубке мужской голос. — Bay. Это правда ты? А я тебе звоню, звоню…
— Тед. Тед Бэнкс. Ночь с пятницы на субботу, помнишь? Я тебе звоню каждый день по три-четыре раза и постоянно не застаю дома. Ты в порядке?
Его голос и фамилия сразу воскресили прошлое в ее памяти. Она увидела его простое бровастое лицо, его фигуру, ощутила на себе его тяжесть. Словом, она вспомнила всё.
— Я уезжала из города на несколько дней, — сказала она. — Моя мать серьезно заболела.
— Ей… лучше.
— Это хорошо. Эмили, послушай, я хочу перед тобой извиниться. Я уже не помню, когда последний раз столько пил. Для меня это перебор.
— Для меня тоже.
— Ничего. Мы оба повели себя довольно глупо. Если она еще и чувствовала усталость, то это была приятная, трудовая усталость. И настроение у нее сразу улучшилось.
— Конечно, Тед.
Она с удовольствием огляделась. Квартира чистая, все готово к приему гостей.
— Да в любое время, Тед. Хоть сегодня. Дай мне полчаса на то, чтобы принять душ и переодеться, и можешь приезжать.
Глава 4
Частная лечебница, скромное епископальное заведение, где сестры разделили пополам расходы по содержанию матери, находилась примерно посередине между Нью-Йорком и Сент-Чарльзом. Поначалу Эмили навещала ее каждый месяц, а впоследствии сократила свои визиты до трех-четырех в год. Первое посещение, осенью, вскоре после инсульта, больше всего врезалось ей в память.
— Эмми! — воскликнула старая Пуки, полусидевшая на больничной койке. — Я знала, что ты сегодня придешь!
Внешне она выглядела на удивление хорошо — глаза сияли, фальшивые зубы обнажились в победоносной улыбке, — но стоило ей заговорить, и стало ясно, что ее слюнявый рот с трудом соединяет невнятные звуки в слова. Это была замедленная пародия на ее всегдашнюю манеру речи.
— Как все у нас чудесно складывается, да? Сара настоящая принцесса, а посмотреть на тебя!.. Я всегда знала, что наша семья особенная.
— Мм… Ты хорошо выглядишь. Как ты себя чувствуешь?
— Я-то? Немножко устала, но я так счастлива и так горжусь вами! Особенно тобой, Эмми. Не так уж мало девушек выходят замуж в Европе за разных принцев крови — это смешно, но я никак не научусь правильно произносить его фамилию! — но кто может похвастаться, что она стала Первой леди?
— Тебе… тебе тут комфортно?
— Да, тут довольно мило — я ни секунды не сомневалась, что так будет, все-таки Белый дом под боком, — но вот что я тебе скажу, дорогая. — Она понизила голос и с горячностью, как актриса на сцене, зашептала: — Кое-кто из медперсонала совершенно не понимает, как надо обращаться со свекровью президента Соединенных Штатов. Ну да бог с ними… — Она снова откинулась на подушку. — Я знаю, ты очень занята, так что не стану тебя задерживать. Между прочим, вчера он лично ко мне заглянул.
— Да?
— После своей пресс-конференции, всего на пару минут. Он обратился ко мне «Пуки» и чмокнул в щечку. Такой весь из себя статный, и улыбка у него чудесная. Есть в нем этакий… шик. Подумать только! Самый молодой президент за всю историю Америки.
Эмили тщательно подбирала слова, прежде чем задать следующий вопрос:
— Пуки, тебя сны по ночам не беспокоят? Старушка заморгала:
— Сны, ну да, конечно. — В ее глазах промелькнул испуг. — Время от времени я вижу плохие, очень плохие сны про всякие ужасы, но потом… — Напряжение на лице вдруг куда-то исчезло. — Потом я просыпаюсь, и снова все замечательно…
На обратном пути, миновав приоткрытые двери палат, откуда долетали голоса с больничных коек и из инвалидных кресел, — порой мелькала голова этакой мумии, — она разыскала медицинский пост, за которым две молодушки с толстыми икрами, попивая кофе, смотрели журналы.
— Прошу прощения. Я дочь миссис Граймз из палаты два-эф.
Одна из медсестер оторвалась от страницы:
— А, так вы, значит, миссис Кеннеди.
Другая с напускной улыбочкой — дескать, это мы так шутим — попросила у нее автограф.
— Я как раз хотела спросить. Это с ней постоянно происходит?
— Нет, но случается.
— А ее врач-то знает?
— Это вы у него спросите. Он здесь бывает утром по вторникам и пятницам.
— Ясно, — сказала Эмили. — А как вы считаете, лучше ей подыгрывать или попытаться?..
— От этого ничего не изменится. Я бы на вашем месте особенно не волновалась, миссис…
— Граймз. Я не замужем.
Эта мания длилась недолго. На протяжении зимы Пуки в основном отдавала себе отчет в том, кто она такая, а вот ее речь становилась все менее членораздельной. Она самостоятельно садилась в инвалидное кресло и даже расхаживала по палате, хотя при этом как-то раз обмочилась. К весне она впала в депрессию и заговаривала, только чтобы пожаловаться на ухудшающееся зрение, или на отсутствие внимания со стороны медсестер, или на нехватку сигарет. Однажды она потребовала принести ей губную помаду и зеркальце и, поизучав свою хмурую физиономию, нарисовала на зеркальной поверхности алый рот.
В тот год в рекламном агентстве «Болдуин» Эмили повысили до завотделом по авторским правам. Ханна Болдуин, подтянутая и энергичная «девушка» пятидесяти с лишним лет, любившая всем напоминать, что в Нью-Йорке всего три агентства с женщиной во главе, как-то сказала ей, что в этом бизнесе ее ждет хорошее будущее. «Мы любим тебя, Эмили», — повторяла она неоднократно, и Эмили отвечала ей взаимностью. Не любовью, конечно, — настоящей любви там не было ни с той, ни с другой стороны, — скорее, взаимное уважение и удовлетворение от общего дела. Ей эта работа нравилась.
Но отдых ей нравился больше. Тед Бэнкс продержался всего несколько месяцев. Беда заключалась в том, что наедине оба испытывали непреодолимую тягу к спиртному, как будто боялись друг к другу притронуться на трезвую голову.
С Майклом Хоганом отношения складывались толковее. Это был крупный энергичный и при этом на удивление мягкий человек. Он возглавлял маленькую фирму по общественным связям, но так редко говорил о своей работе, что Эмили порой забывала, чем он занимается. Но главное его достоинство заключалось в том, что он на нее практически не претендовал. В сущности, они даже не были друзьями: она могла ничего о нем не слышать и совершенно о нем не думать по нескольку недель, а потом он звонил как ни в чем не бывало («Эмили? Может, поужинаем?»), словно они ни на день не расставались. Это их обоих устраивало.
