Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 131
как будто сейчас нам обоим выпустят по пуле в затылок
ранним утром на глухой окраине
заросшей чертополохом и васильками
(зима капитулировала, назад хода нет; еще немного — и нас не будет тоже; готова ли ты потерять себя прежнюю?)
душа, пережившая бессонную ночь
вдруг взрывается как вселенная
течет как световая река, вышедшая из берегов
и куда бы ты ни отправился
не отыщешь ее границ
(на нашем этаже законы природы не действуют; пространство искривлено, завязано в узел; ты близко как никогда и одновременно дальше всех; пробить это расстояние я не в силах, а глупая болонка с «Европы-плюс» справилась; песенка кретинская, но она вся — сообщение, доставленное лично нам в эту комнату, подвешенную за уголки над февральской, тающей Москвой)
ее голос и мы по обе стороны
how can you be so far away lying by my side
боимся прикоснуться друг к другу
чтобы не разрушить тонкий воздушный слой
в котором на мгновенье укореняются слова
прежде чем их выдернут, выкорчуют
с помощью иронии или стыда
который, как бритва, срежет эти ростки
если ты дашь ему волю
(послушай, ты раньше не замечала, как значительно звучат самые банальные тексты, если их петь, а еще лучше — на иностранном языке)
она не поет, она переводит
с моего немого на его безмолвный
чтобы затертые слова прозвучали, сверкнули
в оконном стекле, отразившись от проезжающей мимо
(и как благозвучны их предупредительные сигналы!.. я сегодня полюбил автомобильные гудки, и вряд ли когда-нибудь к ним охладею)
слова солнечные блики
накрой их ладонью, а они снова поверх несказанного
слова — стрелы, сгорающие на подлете к солнцу
семена, растрескивающиеся на лету
(пока я не стал клевером, пока ты не стала строкой; чувствую, как горят кончики пальцев; время плотное, как огонь, не продохнуть — и я тебя люблю)
бабушка рассказывала
как мой дед, польский офицер
и она, снайпер женского батальона
познакомились в мае сорок пятого
аккордеон, вальс «Голубой Дунай»
кипенно-белая черемуха
очумелые соловьи
она смеялась, переспрашивала
он ей понравился, даже очень
но говорил слишком быстро
щелкал, чирикал, присвистывал, смеялся вместе с ней
как будто впервые услышав собственный
воробьиный язык, скачущий между tak и nie с остановочкой на može býc
позвали переводчика
который вклинился в эту историю ровно на полчаса
и исчез, переведя все существенное
оставил один на один
небо синее, трава зеленая, деревья в цвету
переводчик шел по разрушенной Варшаве
шел, курил, думал о своем майском одиночестве
где же ты, любовь моя далекая
звезда неугасимая
(когда весь свет — на тебя; кто-то направляет его, оставаясь в тени)
когда-нибудь один из нас обойдет другого
оторвется, первым пересечет границу, сгорит без следа
в безобидном слове «мы» спрятано
неуничтожимое расстояние между «я» и «ты»
предел близости, о который мы бьемся
как птицы о стекло
выпустите нас, дайте дышать
promise me, you wait for me
обещай что дождешься меня
в комнате над городом
где нет ни границ, ни боли, ни слов
‘cause I’ll be saving all my love for you
and I will be home soon
будь со мной, Аська, не бросай меня
повторял он и плакал
сигарета жгла пальцы, он не обращал внимания
потому что боль на ветру выгорает, как спичка
поднесенная к твоей сигарете
в самом начале песенки об этой невыносимой
негасимой любви.
Надели куртки и ушли, бродили по улицам, стараясь отделаться от ощущения, что произошло непоправимое. Как будто нас и вправду расстреляли. Может быть, мы поняли, что жизнь… это самое… коротка?
(Подумаешь, открытие. И раньше знали. Но что тогда?)
Перегрузка, сказал Баев. Мы непрерывно чувствовали, а ведь в обычном состоянии люди этого не делают. Переживали происходящее с интенсивностью, превышающей возможности человеческого организма. Плакали, смеялись. Попробуй, выдержи без подготовки, а у нас ее нет. Предыдущее за таковую не считается, мы ведь начали с нуля, с абсолютного, правда?
Вот и получается — пробки перегорели. Стэк оверфлоу. Ничего, заменим. Выспимся хотя бы одну ночь — и заменим. Как минимум на завтра объявляется разгрузочный день, согласна? Жмем на паузу и удерживаем, сколько хватит сил. День, два, три.
Короче, позвонишь, как прочухаешься.
Полиграфическим способом
Из солидарности Баев иногда ходил на мои занятия. Он беспрепятственно проникал через все кордоны, у не го было такое свойство — просачиваться. Преподы считали его своим и не сверялись со списком. Иногда задавали вопросы, он отвечал через раз, пальцем в небо. Обычный первокурсник, каких много.
С особенным прилежанием он посещал анатомичку. Отпуская свои обычные шуточки, выуживал из эмалированных корыт самые свежие, самые рельефные препараты головного мозга и складывал их в мой личный тазик номер семнадцать, и мы вместе, затаив дыхание, спасаясь от бьющего в нос формалина, разглядывали извилины, бороздки и соединительные пучки. На физиологии он вылавливал из террариума упитанных лягушек, которых надо было обездвижить — миленький эвфемизм — при помощи длинной железной спицы, вогнав ее лягушке в позвоночник, а потом отрезать задние лапки и повторить опыт Гальвани на отдельно взятой мышце.
Гляди, какая красота, говорил он, растягивая препарат на станочке, получалось довольно ловко. Давай, записывай. Тут у тебя в методичке сказано — зарегистрировать вызванный потенциал. Если сказано, должно быть сделано. Регистрируй и пойдем отсюда. Пахнет в вашем террариуме отнюдь не розами.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 131
