Я прикусил щеку – насколько отработанными выглядели их объятия и поцелуи. Что-то похожее я рисовал в воображении еще на острове, когда нашел бритву.
И вот бородач материализовался.
Глядя на них, я стискивал зубы все сильнее. Пока наконец не почувствовал, что мой рот наполняется кровью. Не прощаясь, вышел на улицу.
Рюмочная, улица, театр – все стало ненавистным, фальшивым. Что мне здесь вообще нужно? Сознание ясное – не могу запьянеть, вечно трезвый. А внутри все оборвалось, кончилось. Опустело, как в выселенной квартире, – только лицо покалывает ночной морозец.
– Не, ты видел? Видел? – раздалось сзади.
– Превратили Москву, нах…
– Кругом одни пидары, мля!
Я обернулся, увидел двух подвыпивших типов.
– Где пидары?!!
От неожиданности один поскользнулся, уронил шапку.
Я понял, что они говорят обо мне.
21
На Манежной обогнал парень, и я услышал фразу, всего одну фразу.
– Не в Москве! – сказал он по мобильному. – Я сейчас не в Москве!
“Действительно – где мы?”
Смешно, как одно слово может перевернуть мир.
…Я шел пешком вдоль Александровского сада. Через площадь, вдоль стены с безымянными покойниками. “Есть города, где все двери закрыты”, – говорят в одном фильме. Чем дальше я уходил от площади, тем быстрее /закрытый /город отодвигался во тьму. И другой, /тот,/ открывался передо мной.
Внизу лежала река, черная, незамерзающая, и блестела, как смятая копирка. Спускаясь на /ту/ сторону, я ощутил прилив тепла, как будто сквозь метель накатила волна из натопленного подъезда.
Нырнул в ближайший переулок.
Меня сразу обступило другое пространство. Впервые за последнее время я ощутил себя как дома. Осевшие в сугробах, выселенные дома и особняки, все без исключения, казались родными. Хотелось гладить их стены, обнимать колонны.
Через один горели светильники, освещая вывески, напоминавшие декорации к фильму из прошлой жизни. Или это и есть декорация? С тех пор как я вернулся, все поменялось местами, все казалось не тем, чем раньше.
Дверь стояла распахнутой, из подвала вырывались клубы пара. Несмотря на позднее время, кабак битком. Пили стоя, сгрудившись у столиков. С порога людская масса выглядела плотной и вместе с тем бурлящей, подвижной. Я протиснулся к стойке. За панелью верховодила юная шалава в свитере поверх халата. Перчатки без пальцев, черный лак.
Одним глазом смотрит в телевизор, другим стережет закуски.
“Сто „Русского стандарта” и бутерброд со шпротами”. – Я снял тюбетейку.
Не отрываясь от экрана, она достала “Гжелки”. Кивнула на поднос с едой.
– Я посадил их нежно, как ящик с яйцами! – ерепенился один в синем фартуке.
– …с-с-сучары, – поддакивали рядом.
Два куцых мужичка, с аккордеоном и гитаркой, двинули собирать мелочь под музыку.
– Странное все-таки дело, – услышал я.
– Говорю, странно!
– Что?
Высокий мужик в ондатровой шапке меланхолично мял в руке пластиковый стаканчик.
– Странно, что неизлечимый человек, узнав, что жить осталось месяц, не идет на улицу и не убивает…
Лет пятьдесят, небрит – но лицо холеное, дубленка когда-то была роскошной.
– Убивает всех подряд, чтобы не так обидно было? Терять-то ему нечего… Вот вы – вы когда-нибудь слышали о подобных случаях?
Я крикнул, что нет. Не слышал.
– Вот и я не слышал.
Он ткнулся стаканчиком в мою посуду. Мы выпили.
Все стало вокруг голубым и зеленым,
И жизнь потекла… -
//
/
/затянул дуэт.
– Просто идея смерти сильнее идеи вседозволенности…
Он вытер рукавом сальный рот.
– …на фоне собственной гибели убийство другого выглядит смехотворно.
Мелочно!
Шпроты оказались прогорклыми, пришлось взять у него огурец.
– …приближение смерти настолько завораживает клиента, что ему нет дела до окружающих. Теперь он как Гулливер в стране лилипутов! И убивать их – все равно что давить тараканов. Скучно и противно…
Иначе мы имели бы колоссальную статистику беспричинных убийств!
– Чего нет, а значит…
22
– Или вот еще сюжет – знакомятся в самолете два человека.
Он размотал клетчатый шарф.
– Выпивают, разговаривают. И выясняют, что одному не дает развода жена, а другому нет жизни от партнера по бизнесу. Тогда один предлагает двойное убийство – прямо тут, в самолете предлагает.
После бутылки. “Я твою жену, а ты напарника”. Понимаете? Мотивов ноль, без явных улик убийцу не вычислить. Полная безнаказанность, я хочу сказать. Только спланируй как следует – и вперед. Но первый с гневом отказывается: “Я не убийца!” Не прощаясь, они расстаются. А через несколько дней жену первого убивают. У того алиби, но… Тут снова появляется второй. “Как ты мог! – кричит первый. – Я донесу на тебя в полицию!” – “Нет, – улыбается второй. – Не донесешь. Потому что в полиции я скажу, что ты меня нанял. Так что придется тебе выполнять вторую часть договора”. И добропорядочный человек неожиданно становится убийцей.
Он усмехнулся, сплюнул под ноги.
– Это к вопросу о материализации дурных помыслов.
Антракт закончился, гитарка снова затянула песню.
Только вещи соберу я, только выйду за порог – сразу волосы развеет приамурский ветерок…
Мы взяли еще по двести.
“Когда-то я был ученым и писал докторскую диссертацию”.
Он посмотрел исподлобья, проверяя мою реакцию. Не отводя глаз, я кивнул.
“Жили под Москвой, в научном поселке. Сейчас там гонят водку, а когда-то двигали мировую науку. Смешно, правда?”
Криво усмехнулся.
“Смешно и символично”.
“Я теоретик, жена – инженер, сын – подросток. Каждое утро по расписанию в школу, мы по корпусам. На выходных лыжи, теннис.
Шашлыки на дальнем озере с ночевкой. Никакой дачи не нужно, и заказы каждую пятницу. Белки по дорожкам бегают, как в Америке. Вы были в
Америке?”
Я ответил, что нет, не был.
“Великая страна, рекомендую. Не жизнь, а идеальное уравнение – говорю как бывший математик”.
“Разве математик может быть бывшим?” – крикнул я.
“Дело в том, что фундаментальную науку может содержать только империя!” – Он как будто не слышал моих слов.
