3
ночью, лёжа на верхней полке с открытыми глазами, я слушал звук, с которым вагон подпрыгивает на стыках, скрежет и скрип рессор во время торможения, мерный гул сортировочной, прерываемый бормотанием диспетчера, смазанный неразличимый фон, напоминающий радиопомехи, какой бывает только после полуночи на перроне какой-нибудь богом забытой станции, где поезд стоит всего минуту, и на этом фоне - матерную перебранку сонных курильщиков, выбравшихся наружу, чтобы вернуть ощущение тверди под ногами.
Состояние моё напоминало остановившееся, длящееся мгновение, сладостное и будоражищее, какое наступает в разгар игры в прятки, когда голоса преследователей звучат близко, их тени движутся на стене, но ты чувствуешь себя уютно и покойно в своём убежище, зная, что тебя не найдут - пока ты сам не сжалишься над противником и не покажешься наружу с видом торжествующим и немного глуповатым, какой бывает обычно у победителей.
Вода
По малолетству я любил плескаться в морской воде у самого берега, но плавать научился лишь к восьми или девяти годам. Человек, который научил меня плавать - вахтёр Василий, похожий на отважных героев Фенимора Купера, тех, что были способны без усталости прошагать пол Америки, отстреливаясь от индейцев, по необходимости питаясь змеями и дубовой корой. Из года в год большую часть летних каникул я проводил на маленьком пляже черноморского пансионата "Чайка", куда пускали по предъявлению именной карточки с фотографией и печатью. Василий служил при пансионате: главной его обязанностью было пропускать "своих" и отваживать приблудных любителей солнечных ванн и прочих морских увеселений. Вскоре после открытия сезона Василий знал всех "пансионатских" в лицо, тем не менее он встречал нас, выглядывая из своей будки с таким видом, будто каждый второй пляжник был хорошо законспирированным шпионом Антанты. Мы были неизменно вежливы с ним и в глаза называли не иначе как Василием Петровичем.
Однажды утром он посадил меня в лодку и сообщил, что нас ждёт Великое Путешествие, откуда мне суждено вернуться Настоящим Человеком. Мама, бывшая при этом, пыталась возражать (думаю, одного упоминания о "Настоящем Человеке" было достаточно), но Василий остался непреклонен:
- Ну что это за мужик, который плавает как топор? Не волнуйтесь, мамаша, всё будет путём.
Всё было путём. Мы успели отплыть на порядочное расстояние от берега прежде чем я сообразил что он собирается делать, и принялся орать как укушенный.
Василий некоторое время с отвращением глядел на меня, ожидая покуда не выйдет весь воздух, а после - взял за плечо и одним лёгким движением опрокинул в воду.
Я сразу захлебнулся и пошёл ко дну.
Наглотавшись воды, вопреки всем теориям дарвинистов о Воле К Жизни, я мигом перестал сопротивляться и позволил стихии увлечь тело вниз. Василию пришлось потрудиться, разыскивая меня у самого дна, где видимость была близка к нулевой. В конце концов он ухватил меня за волосы и поднял на поверхность.
Из всех отверстий хлестала вода, фактически я утонул, а после - был возвращён к жизни: Василий умел делать искусственное дыхание виртуозно, по всем правилам черноморской науки о спасении утопающих.
Бу дь на его месте кто другой, на том бы моё обучение и закончилось, но мой вахтёр был несгибаем: дав мне отдышаться и проблеваться, он снова швырнул меня в воду - в самый неожиданный момент, на полувыдохе.
На этот раз я даже не успел испугаться. Крошечные пузырики воздуха вырвались изо рта подобно стайке рыбёшек. Я проводил их равнодушным взглядом и устроился поудобнее в своей водной купели, поджав ноги, будто космонавт в открытом космосе. Мимо проплывали медузы, какие-то небольшие полупрозрачные образования или организмы, юркие рыбы величиной с мизинец ворошили мне волосы, на дне покачивались кустики морских растений.
Вода была насыщена жизнью.
Заворожённый этим зрелищем, я висел в пустоте, нисколько не озабоченный кислородным голоданием и близкой смертью. Всё тело наполнилось ЗВУЧАНИЕМ. Я и теперь не знаю что это было. Возможно, наука о физиологии процесса превращения живого человека в утопленника способна объяснить происхождение этого явления: гул, вибрация, сотрясение. Больше, чем звук. Нечто пронизывающее тебя насквозь, нечто, способное перевернуть все предидущие представления о себе самом.
Когда Василий, наконец, вытащил меня, и мне удалось откашлять большую часть солёной воды из лёгких, я улыбался.
В тот день я научился плавать.
Нос
Евреев хоронят не в гробу, а в тряпице: пакуют, перевязывают крест-накрест как бандероль, и - отправляют по назначению.
Еврейский труп не похож на человека.
Его не реставрируют. Никакой косметики.
Никаких иллюзий: в лоб не целуют, по имени не называют, ясно ведь: здесь одна скорлупа (клиппа). Кожура. Самого человека - давным-давно след простыл, где он теперь - неизвестно, да и не нашего ума это дело.
Что до скорлупы: её не жаль и в землю.
На похоронах ко мне подошёл старичок - маленький, сухонький, чуть сгорбленный. Улыбчивый. Сперва я принял эту улыбку на свой счёт, но скоро выяснилось, что это - просто гримаса, которая приросла к лицу, хорошо прижилась и стала частью натуры. Такое случается: улыбка-призрак. Живёт человек, улыбаясь в пустоту, даже не зная, что улыбается. Может, и знал когда-то, но давным-давно позабыл.
Григорий Исаевич, - сказал старичок.
Григорий Исаевич умер, - ответил я, взглядом указав на похоронную тележку.
Он постоял, глядя на спелёнутое, завязанное узлом тело моего дедушки, улыбаясь и кивая покойному - ласково и печально, затем снова повернулся ко мне: Григорий Исаевич был исключительным человеком!
Я знаю, - сухо ответил я.
Вы ничего не знаете, - сообщил улыбчивый старичок, - вы слишком молоды, чтобы знать. Возможно, вы - подозреваете. Возможно, у вас имеются кое-какие догадки. Но кому они интересны - ваши догадки?
Я посмотрел налево. Потом направо. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Все делали вид, что слушают раввина. Раввин пел.
Старичок смотрел на меня, продолжая улыбаться. Теперь его улыбка напоминала оскал хищной рыбины, приготовившейся к атаке.
Вы думаете, знание это - где-то здесь… - неожиданно он наклонился вперёд, и довольно крепко стукнул маленьким кулачком меня прямо в лоб. Я слегка растерялся, попытался отмахнуться, но не тут-то было: он ловко увернулся и снова постучал (было чертовски больно!) - по затылку.
Сокрушительная пустота! - заявил он с торжествующим видом. - Звон - и ничего больше! Ваш дедушка знал об этом. А вы - понятия не имеете.
Сказать, что я опешил - не сказать ничего… Подобное состояние я испытал однажды по-малолетству, застав в учительской преподавателя математики - пожилого сухопарого очкарика, которого все мы немного побаивались, с молоденькой, только что из университета, преподавательницей истории. Они держались за руки и плакали.
