7. «Ебиомасса» - говаривал дедушка. Ему нельзя было ругаться матом (особенно при детях), и он вечно придумывал всякие словечки, маскирующие под невинные кинотермины.
8. В отличие от прочих киночудищ, БИОМАССА никого не преследовала, не была одержима злой волей, а просто растекалась повсюду - инертная, вязкая, аморфная, при этом всё, чего ОНА касалась, немедленно становилось ею. БИОМАССА выглядела как жидкое комковатое тесто, которое поставили на огонь и позабыли выключить: внутри непрерывно бурлило, подпрыгивало, переворачивалось, переваривалось. Оттуда поминутно выплёскивались отростки, щупальца, напоминающие РУКИ. Они вроде бы пытались от НЕЁ отделиться, оторваться. Возможно, это были РУКИ всех тех, кого БИОМАССА уже сожрала. Их судорожные движения напоминали безотчётные движения утопающего за мгновение до того, как он окончательно уйдёт под воду.
9. В ту роковую ночь я (он) приснил себе кухню. На плите варится картошка, и я (он) заглядываю в кастрюлю, приоткрыв крышку. РУКИ являются строго по расписанию, и тогда Тот Я, Который Всё Видит, Но Никогда Не Участвовает, вдруг начинает ГОВОРИТЬ.
10. «ИДИ КО МНЕ!» Это не я сказал. Я этого не говорил. Не я.
11. Из кастрюли показалась щупальце. Лениво зазмеилось в воздухе и вдруг - подобно проворному языку ящерицы-мухоловки - одним гибким щелчком затянуло СКОЛЬЗЯЩИЕ РУКИ под крышку.
12. Так в одно мгновение окончилась моя изрядно затянувшаяся ЭПОХА СКОЛЬЗЯЩИХ РУК. Со временем стало ясно, что БИОМАССА - по-настоящему грозное оружие. Я перестал болеть. Перестал читать фантастику. Я больше ничего не боюсь: теперь я могу с лёгкостью принять, поглотить любую вещь, впитать её, сделать частью себя. Я больше не хожу в кино и не смотрю телевизор.
Имя
Моего дедушку звали Довид Гирш реб Ицхак Дейч. Когда он поступил в военную академию, на первой же перекличке его вывели из строя и поставили по стойке смирно лицом к новым товарищам.
- Видите этого курсанта? - спросил полковник Кривцов. - Его зовут Довид Гирш реб Ицхак. Может ли человек с таким именем быть советским офицером?
Будущие советские офицеры растерянно загудели. Они ещё не знали, что риторические вопросы требуют немедленного, чёткого и недвусмысленного ответа. Полковник нахмурился:
- Я спрашиваю: может ли человек с таким именем быть советским офицером? Курсант Клычко!
- Я!
- Может ли человек с таким именем быть советским офицером?
- Никак нет!
- Курсант Гузман!
- Я!
- Может ли человек с таким именем быть советским офицером?
- Так точно!
- Товарищи курсанты! Человек с таким именем советским офицером быть не может.
Разговоры немедленно стихли. Довид Гирш стоял по стойке смирно. Курсанты смотрели на него, он же смотрел поверх их голов, пытаясь напряжённым, устремлённым в бесконечность вглядом прозреть будущее - как ближайшее, так и самое отдалённое. Всем было ясно, что прямо сейчас, сию минуту произойдёт нечто такое, что переменит его жизнь бесповоротно: отныне и навсегда.
- Товарищи курсанты! - загремел властный полковничий голос, - С сегодняшнего дня этого человека зовут Григорий Исаевич Дейч. Добро пожаловать в Академию, Гриша!
Вспоминая судьбоносное мгновение, дедушка утверждал, что как только прозвучали эти слова, тишина разрядилась криками «ура» и аплодисментами. «И все пустились в пляс» - прибавляла бабушка, выразительно закатывая глаза.
«И в воздух чепчики бросали!» - прибавляла мама, кусая губы, чтобы не засмеяться.
«И - салют!» - кричал я, подбрасывая в воздух горсть разноцветных кубиков.
Дедушка укоризненно смотрел на меня (коварство женщин уже не удивляло его) и медленно покачивал головой, улыбаясь особой ПОЛКОВНИЧЬЕЙ улыбкой. То была улыбка Строителей Светлого Будущего, знакомая нам по кинофильмам и плакатам эпохи развивающегося социализма. Так улыбнулся Гагарин, когда сказал миру «Поехали!».
Электричество
1
Ребёнком я больше любил ездить в поездах, чем летать самолётом. Обыкновенно раз в год мы пересекали страну, чтобы провести лето на Чёрном море. Отец старался купить билеты таким образом, чтобы семье досталось отдельное купе, но если по каким-то причинам это было невозможно, мама договаривалась с попутчиками, и уже по отправлению, путём сложных (иногда - головоломных) перестановок и переселений мы всегда устраивались наилучшим образом.
Родители мои были заядлыми картёжниками, и без особого напряжения могли играть дни и ночи напролёт. Я любил наблюдать за игрой, но уже час или два спустя начинал скучать, и мама, сжалившись, отправляла меня на верхнюю полку - читать. Я знал, что карты и книги - всего лишь прелюдия к САМОМУ ГЛАВНОМУ, и перелистывая страницы, думал о том, что вскоре должно случиться, предвкушая наслаждение куда более изысканное, чем поиски капитана Немо или сундуки, полные пиастров.
В какой-то момент, делая вид, что утомился, откладывал книгу и самым что ни на есть равнодушным, незаинтересованным тоном говорил: «Пойду прогуляюсь…». Картёжники на мгновение отрывались от игры, чтобы выдавить из тюбика Родительской Заботы положенное «не надолго» или «не далеко». Задвинув за собою дверь, я выходил в коридор, где по правую руку развевались белые занавески, словно язычки крахмально-белого пламени, струящегося из окон, а слева маячили полированные двери - закрытые или открытые настежь - в зависимости от состояния рассудка попутчиков.
По коридору шныряли бодрые люди в спортивных костюмах, спотыкаясь, бежали дети, иногда играла музыка или выходил из своей каморки хмурый - пьяный или похмельный - проводник, но чаще всего в этих коридорах было тихо и пусто. Там не было никого, за исключением искателей особого железнодорожного наслаждения.
Я никогда не заговаривал с ними, и до сих пор не уверен, что - глядя в окна, щурясь от ветра - люди эти занимались тем, чем занимался и я.
Они были совершенно не похожи друг на друга, единственное, что их объединяло - стремление избегнуть встречи: стоило одному заметить другого, он тут же уходил в соседний вагон, будто этот вагон был уже занят. Так же точно, не задумываясь, поступали все мы, понимая задним умом, что оказавшись на расстоянии голоса, будем вынуждены говорить друг с другом - вместо того, чтобы
2
смотреть на провода, деревья и заборы. Вдоль дороги стоят деревянные или - реже - металлические вышки, столбы, и если зацепить взглядом чёрное, пустое тело электрического кабеля и, не отводя глаз, внимательно и цепко следовать его извивам, спускам и подъёмам, обрывам, головокружительным кульбитам, подскокам, умножениям и расширениям, его приключениям в пространстве, для которых не существует понятий и определений в русском языке, можно попасть в такт: подслушать голос электросети, стать её частью, погрузиться в мир чёрного электричества, который на первый взгляд кажется невзрачным и монотонным, но, стоит заглянуть сюда однажды, и ты станешь возвращаться снова и снова, потому что мир этот на деле бесконечно разнообразен: любое мельчайшее отклонение от заданной траектории может оказаться куда более увлекательным, чем приключения Таинственного Острова, каждая вибрация, каждый завиток отзывается в животе, будто ты не наблюдаешь за этим со стороны, как бы паря в отдалении, а находишься внутри, будто ты сам бежишь по этим проводам подобно электрону, наполняя собой, своей сутью, своим телом внутренности узких лабиринтов, а после,
