У Кивако и Кёскэ сыновей тоже не было, и уже в третий раз пришлось брать в семью наследника со стороны, на этот раз им стал Хирано Рэндзо, женившийся на их единственной дочери Мисаки.
Таким образом, для продолжения рода Кайба уже на протяжении трех поколений пришлось брать наследников из других семей – Сохэй, Кёскэ и Рэндзо. Однако и у Рэндзо и Мисаки на данный момент была единственная шестнадцатилетняя дочь, и если ничего не изменится, когда-нибудь придется снова прибегнуть к тому же способу…
Все это, насколько помнил Рюмон, и было написано в прочитанной им статье.
Муж Кивако, Кёскэ, был почти на одиннадцать лет старше ее и умер уже больше десяти лет назад. С тех пор обе компании, «Дзэндо» и Това Цусин, легли на плечи Кивако и ее зятя Кайба Рэндзо.
– Скажи-ка мне, – сказала Кивако, когда обед уже почти закончился, – а какое у тебя сегодня было дело к Хамано?
Рюмон вытер губы салфеткой.
– Я скоро собираюсь в Испанию, вот и зашел к вам посоветоваться о разных делах.
Кивако моргнула.
– Да что ты, в Испанию?
– Именно так, госпожа председатель, – вставил Хамано. – Господин Рюмон едет в Испанию, чтобы найти японца, сражавшегося там добровольцем во времена гражданской войны.
Рюмон чуть не прищелкнул языком от досады. Ему хотелось пнуть Хамано под столом ногой. Кивако смотрела на него с восхищением.
– Испанская гражданская война, говоришь? Это так интересно! Я помню – давным-давно, когда я училась в Париже, о ней ходило много толков. Расскажи-ка мне о своей поездке поподробнее.
Трудно сыскать человека более любопытного, чем Кивако. Пока все не узнает, в покое не оставит.
Рюмону ничего не оставалось, как рассказать в общих чертах всю историю.
Не дождавшись, пока Рюмон договорит, Хамано снова вмешался:
– Чтобы помочь господину Рюмону в его работе, я предложил ему познакомиться с главой нашего отделения в Мадриде. Это мое самовольное решение, но я надеюсь, что и вы его одобрите.
– Лучше прими решение и закажи что-нибудь подходящее на десерт, – сказала Кивако, не поворачиваясь к нему.
Хамано покраснел и украдкой сделал знак бою подойти.
– Ну, – продолжила разговор Кивако, – у тебя есть надежда найти этого бывшего добровольца?
– Я буду доволен, если мне хотя бы удастся установить, жив он еще или нет. Если повезет, может, найду что-нибудь из оставшихся от него вещей.
– А разрешение на командировку?
– Уже получил. Заверенное печатью директора Кайба.
Кивако сложила ладони с театральной почтительностью.
– Неужели? Поздравляю. Желаю удачи.
Рюмон горько усмехнулся:
– Вы меня прямо как уходящего в поход солдата провожаете.
Хамано вымученно засмеялся.
Пожалуй, эта откровенность, с которой Рюмон говорил с Кивако, отражала степень близости, которую он всякий раз чувствовал при встрече с ней.
Почему-то рядом с Кивако Рюмон всегда вспоминал мать.
Воспоминания эти были вовсе не приятные, совсем наоборот – они были весьма болезненны.
Его мать звали Кадзуми, и она умерла, когда ему было два года, причем ей тогда было всего двадцать пять. Воспитывала же его бабушка – мать Сабуро, его отца.
Когда ему исполнилось двенадцать, отец женился вторично – произошло это почти одновременно со смертью бабушки, – на этот раз на женщине на двенадцать лет моложе его.
Нельзя сказать, что мачеха, Михоко, плохо относилась к нему – она вообще не отличалась особой сердечностью и со всеми держала дистанцию.
Она не хотела детей, и к приемному сыну особого интереса не проявляла.
Для ребенка в переходном возрасте подобное отношение пережить было нелегко. Чем взрослее становился Рюмон, тем ощутимее делался разрыв между ними.
Самое тяжелое испытание ему пришлось пережить незадолго до поступления в университет.
Его отец, Сабуро, сказал, что хочет поговорить с ним. Начав с предисловия, что сын «все равно когда-нибудь все узнает», отец поведал ему, что его мать, Кадзуми, была лишь гражданской женой Сабуро. Рюмон, которому еще не исполнилось и двадцати, испытал сильнейший шок, у него просто земля ушла из-под ног.
На десерт подали дыню.
Съев кусочек, Кивако проговорила:
– И когда же ты уезжаешь?
Рюмон тоже положил кусок дыни в рот.
– Примерно через неделю.
– Ну, еще много времени.
– Нужно успеть разобраться с накопившейся работой, да и к командировке приготовиться.
Он закурил.
По словам Сабуро, его мать, Кадзуми, родилась в Мексике, в семье японского иммигранта и была хозяйкой бара, который часто посещал Сабуро. Рюмон был внебрачным ребенком и родился после двухлетнего сожительства его родителей. Только после смерти Кадзуми отец усыновил его.
Тогда же ему пришлось выслушать и всю правду о смерти матери.
Кадзуми, которая всегда была не прочь хорошо выпить, в день смерти перепила виски, в этом состоянии она решила принять ванну и, заснув, утонула.
Ее смерть была, пожалуй, одной из худших, какую только можно пожелать человеку.
Позже, поразмыслив, Рюмон решил, что и его рождение, и смерть матери произошли по некоему капризу судьбы. Как только он осознал это, его мироощущение изменилось.
Рюмон не ладил с мачехой, поэтому сразу после поступления в университет он ушел из дома и стал жить отдельно. С тех пор он жил одиноко, лишенный какой бы то ни было привязанности со стороны родных.
Наверное, именно поэтому Кивако, благодаря которой он стал журналистом, стала для него кем-то вроде приемной матери.
Кивако с беспокойством взглянула на него:
– Что случилось? У тебя так удачно все решилось с испанской поездкой, а ты что-то невеселый. Тебя что-то мучит?
– Да нет, ничего особенного. Просто немного волнуюсь перед дорогой.
– Что-то не верится. Не лги. Я же по лицу вижу.
– Ну, тогда это не я лгу, а мой цвет лица.
Хамано сделал неловкое движение и уронил дыню на скатерть.
Кивако покачала головой:
– С тобой просто невозможно говорить. Ну ни капли не изменился.
Когда через десять минут они втроем вышли из ресторана, Кивако посмотрела на Рюмона, который был выше ее ростом, и проговорила:
– Если тебе что-нибудь еще понадобится, обращайся прямо ко мне. Кто знает – может, чем-то я тебе и пригожусь.
Хамано беспрестанно кланялся, всем видом показывая, как велика честь, оказанная Рюмону.
