— Как-никак гордость доктора Фридмана, — вставил Эрик.
На моей серебристой индексной карточке быстро стали появляться другие слова: Малайзия. «Аль-Каеда», 9-11. Центр по борьбе с терроризмом. Две карточки я оставил для попыток самоубийства.
Над розовыми карточками доктора Фридмана мы все работали сообща. Составили перечень его связей в ЦРУ. В учебных заведениях, которые он должен был считать своей альма-матер. В Совете национальной безопасности. Белом доме. Пользуясь своими хакерскими способностями, Эрик взломал систему его ноутбука, проверил каждое слово, каждое имя, каждый адрес.
— Мы должны узнать о нем как можно больше, — сказала Хейли.
— Вот почему мы проводим рекогносцировки в этом огромном городе, — отозвался Рассел. — Вот для чего мы здесь.
— Первую стадию можно считать выполненной, — сказал Зейн. — Итак… стадия вторая.
Сестре Смерть карточки выпали коричневые. На выданном в Мэриленде водительском удостоверении она значилась как Нэн Портер. Записная книжка пестрела инициалами и телефонными номерами без кода и адресов. В бумажнике обнаружилось фото удостоверения личности, предоставлявшего ей «особый» статус в военном госпитале Уолтера Рида в Вашингтоне.
Среди заполненных карточек матрица нашей незримой цели, подлинного вдохновителя Кайла Руссо белела, как шрам.
— В Китае белый считается цветом скорби, — напомнил я.
— А у нас — чистоты, — сказала Хейли. — Представить только!
— Этот Кайл Руссо выложит нам все начистоту, — пообещал Зейн, — как только мы его поймаем.
— Погодите! — завопил я. — Мы кого-то забыли… забыли из-за всех этих цветов!
Все удивленно посмотрели на меня.
— Малькольм, — произнес я. — Даже не принимая в расчет все остальное, то, что он помог нам бежать, дает ему право на карточку.
Мы выделили Малькольму серую карточку и написали на ней его кодовое имя: Кондор.
Зейн с Эриком прилепили скотчем более двухсот разноцветных индексных карточек на стене цвета слоновой кости. Гулявшие по номеру сквозняки заставляли жалюзи дрожать, и волны солнечного света колыхались на нашей многоцветной, как радуга, шахматной доске.
— Ух ты! — восхитилась Хейли.
— Ну и картинка, мать твою! — сказал Рассел.
— Тут все мы, — согласился Зейн, — как есть!
— Нет, — возразил я, — это только наше начало. Теперь нам предстоит самое трудное.
— Где точки пересечения? — спросил Зейн.
— Мы все пересекаемся в Замке, — ответил Рассел, — и в ЦРУ, хотя Хейли, Эрик, и я работали над организацией операций, у Зейна было свое особое задание в армии, а Виктор заработал себе место двумя попытками самоубийства и в Центре по борьбе с терроризмом.
— Доктор Ф. работал на Управление, — сказал я, — и кроме того, совсем недавно получил повышение в Совет национальной безопасности. Помните историю о том, как он заблудился в Белом доме?
— Основные точки пересечения, — подвела черту Хейли, — это доктор Ф., сестра Смерть и Кайл Руссо.
— Пользуйся ее настоящим именем, или мы забудем его, — попросил Зейн. — Портер, Нэн Портер.
— За пределами Мэна, — сказал я, — линии пересекаются в Вашингтоне.
— Значит, мы движемся в правильном направлении, — кивнул Рассел.
— Разбираться в географии еще не значит знать, где ты находишься, — возразил я.
— В данный момент, — произнес Рассел, — мы сидим под самой крышей вонючего нью-йоркского отеля, а ищейки так и рыщут по следу.
— Но почему? — спросила Хейли.
— Потому что мы сбежавшие психи, — ответил я.
— То, что мы сбежали, — это действительно причина, объясняющая, почему хорошие парни преследует нас, — сказала Хейли. — Но почему за нами гонятся и плохие? По той же причине, по которой они убили доктора Ф.?
— В убийстве ведь главное не только кто и как, — согласился Зейн. Он кивнул на стену, заклеенную разноцветными карточками. — Вопроса «зачем?» не возникает.
— Дело в нас, — сказал Рассел.
— Мысля практически, — продолжал Зейн, — дело в том…
— Практически? — прервал я его. — Ты уверен, что мы можем мыслить практически?
— Без разницы, было ли убийство доктора Ф. делом внешних или внутренних сил, — продолжал Зейн. — А поскольку сестра Смерть служила марионеткой, то это командная работа, а не сольный номер.
— Выходит, что это либо заваруха внутри ЦРУ, — сказал Рассел, — либо внешний заговор против ЦРУ.
— Есть другие варианты? — спросил я.
— Считайте меня психом… — ответил Зейн.
— Псих и есть! — выпалил Эрик.
— …но лично мне кажется, что это либо одно, либо другое, — закончил Зейн.
— Мне тоже, — сказал я, — но у меня такое чувство, что там наверху что-то творится.
— С вами голова пойдет кругом, — пожаловалась Хейли.
— Уже ничего не болит, — сказал Эрик.
— Запишите это, — распорядился Рассел. — Кто-нибудь почувствовал себя лучше с тех пор, как мы наглотались этой дряни?
— Нет, — ответил я, — но мне перестало становиться хуже.
Мы уставились на стену. Ни ответов, ни вопросов, которые могли бы помочь, там так и не появилось. Зейн с Эриком отклеили наши индексные карточки на случай, если кто-нибудь зайдет в номер в наше отсутствие. Мы оставались в гостинице, ожидая, пока солнце опустится достаточно низко и вечерняя толпа не заполнит улицы.
На моих часах было 4 часа 37 минут, когда я сказал им: «Пора».
24
Мы стояли в ослепительно ярком центре покрытого грязью и копотью туннеля, некогда выкрашенного краской цвета слоновой кости. И сзади и спереди туннель терялся во тьме. Затхлый воздух, пойманный в ловушку здесь, внизу, вместе с нами, пропах металлом и цементом. Мы были как каменные бабы в подземной реке, по которой плавно проносились тысячи странствующих незнакомцев. Мы затаились, и поэтому единственная наша задача была — остаться незамеченными. Пока никто не разгадал в нас беглых самозванцев в мире душевно здоровых людей, нам ничего не грозило.
Со стуком, грохотом, гулом комета проносилась мимо нас, исчезая в черной дыре туннеля. Тормоза металлически взвизгивали и скрежетали, когда поезд подъезжал к следующей станции. Дверцы вагона разъехались, и оголтелая пятичасовая толпа втянула нас за собой.
Хейли и Эрику удалось сесть. Рассела, Зейна и меня раскидало в разные стороны в судорожных попытках уцепиться за место.
Ньюйоркцы толпились повсюду. Тут были и строительные рабочие. И компьютерщики. И продавщицы с разлохматившимися кудряшками и полустертым, подплывшим гримом. Две монашки. Бизнесмены, наконец-то позволившие себе распустить тугие узлы галстуков. Бруклинская красотка на заебись каких высоких каблуках и с отъебись какой презрительной улыбкой. Кто-то наступил мне на ногу. «Lo siento»,[4]— сказала какая-то пуэрториканка. Бледный панк в свитере с капюшоном упражнялся в «бандитском» взгляде, в наушниках у него вибрировал рэп. В хвосте вагона неуклюже сгорбился коп, но взгляд его блуждал по толпе, и он даже не прислушивался к тому, что пищит микрофон у него на плече.
