— В Плесси-ле-Тур, дружище! Но перед тем как о нём говорить, надо бы освободиться от предубеждения, которое нам дорого обходится…
— Что, принять таблетку «Астры»?
— Надо просто помнить о том, что Людовик Одиннадцатый был молодым, перед тем как стать старым…
Перед этой прописной истиной Берю пожимает плечами.
— Некоторые исторические личности, — объясняю я, — фиксируются в памяти в каком-то одном облике. Людовика Одиннадцатого представляют в виде покойного Шарля Дюлена[89]с кривыми ногами, сутулой спиной, крючковатым носом и позеленевшей шляпой, с медалями из свинца. Разумеется, сын Карла Седьмого был таким, но прежде он был молодым и драчливым.
— Он интересовался женщинами? — переживает Дюгеклен.
— Очень! Он был еще тот куртуазник, но без всяких там сантиментов — в области любви его интересовала лишь женская штучка… А как только он слезал с кровати, он становился вообще охламоном. Его правление особенно было отмечено борьбой с герцогом Бургундским — Карлом Отважным. Какие только пакости они не делали друг другу! Просто феерия! Они воевали между собой и подстраивали один другому разные каверзы. Отважный, соответственно своему прозвищу, был противником Людовика Одиннадцатого. Он любил пышно одеваться, был глупым и вспыльчивым. А вот король был хитрый как лиса и наносил свои удары исподтишка. Вначале преимущество было на стороне Отважного, но в конце концов Людовик Одиннадцатый перехитрил его. Отважный обломался, и его убили в Нанси.
— А что хорошего сделал Людовик Одиннадцатый? — спрашивает Берюрье, похлопывая по своим юбкам.
— Он прихватил провинции у покойного герцога Бургундского! Франция вновь увеличилась в размерах. Феодализм развалился, и наступил конец Средних веков.
Берюрье заказывает вторую бутылку деревенского божоле, чтобы, как положено, обмыть хорошую новость.
— Во время правления Людовика Одиннадцатого, — продолжаю я, — в мире сильно забродило. Франсуа Вийон написал свои баллады, ему только пришлось подождать, когда изобретут книгопечатание. Добрый дядя Гутенберг предоставил ему это удовольствие.
— А как печатали до Гутенберга?
— Переписывали от руки, дорогой.
— Представляешь, сколько надо было вкалывать, чтобы переписать справочник «Боттен Париж и департаменты»!
— А газеты? — развивает тему Берта. — Представляете, написать «Фигаро» за одну ночь.
— А специальные издания? — вторит Берю-Джоконда. — Им надо было иметь накачанные запястья, чтобы справиться с такой работой! А если у писателя обморожение или судорога?
— Нет нужды вам это объяснять, — хвалю я. — Сами понимаете, изобретение папаши Гутенберга имело исключительное значение. Благодаря ему стало развиваться образование. До тех пор книги были такими дорогими, что можно было отыскать не больше одной на всю деревню! Но в жизни, — продолжаю я, выпив стакан пива, — всё уравновешивается. Как только происходит что-то хорошее, сразу же появляется что-то плохое. Почти в то же время был изобретён порох! Тут же в методах ведения войны всё перевернулось.
— А как махались до того, как изобрели этот чистящий порошок?
— Луками и копьями.
— О, прикинь, какие рожи были у тех, что оборонялись дротиками «Эврика» и швейцарскими алебардами, когда по ним шарахнули в первый раз! Они, наверное, обалдели и малость запаниковали, не так ли?
— Надо думать! Доспехи и крепости потеряли всякий смысл!
— Ещё бы! — говорит Толстяк. — Если тебе пальнут в задницу из аркебузы, будь ты в доспехах, ты не усидишь на коне. Ты был прав, во времена Людовика Одиннадцатого забродило сильно.
— И это ещё не всё. Кроме изобретений, были ещё и открытия. Мореплаватели получили компас, и у них появилась страсть к путешествиям. Самым известным из них был Христофор Колумб.
— Похоже, был такой, — соглашается Берю.
— До него все думали, что Земля плоская и её окружает бездна. Колумб догадался, что она круглая, и готов был поспорить на свои штаны, что если он будет плыть всё время на запад от Испании, то рано или поздно приплывет в Индию.
— И он с ней прокинулся?
— С Индией? Да. Потому что она находится на востоке. Зато он нашёл Америку.
— Прямо как в Галерее Лафайет[90],— считает мадам коннетабль, — вы туда заходите купить трусики, а выходите со шляпкой.
— Ваш пример очень удачный, — аплодирую я. — Вначале Колумб думал, что он приплыл в Индию.
— Тоже мне, Колумб! — зубоскалит Берю в полной уверенности, что если бы он был на месте знаменитого мореплавателя, то не совершил бы такой ошибки.
— Поэтому краснокожих впоследствии стали называть индейцами.
— Надо же, — одобряет Толстяк, — я тоже так думал… И всё же когда Кристоф увидел америкосов, он мог заметить, что они не были похожи на факиров! Он был хорошим моряком, но не сильно грамотным!
Берта задаёт удивительный вопрос:
— Все говорят, что он открыл Америку, но почему её надо было открывать, если там уже жили люди?
— Берта права, — подтверждает Джоконда, — потому что с другой стороны Атлантиды можно было ещё открыть Европу. Короче, если я правильно понимаю, по вине Христофора у нас теперь есть кока-кола, жевательная резинка и попкорн?
— В некотором смысле он несёт за это ответственность, да, сын мой.
Их Милость делает красноречивую гримасу и цедит сквозь зубы:
— А кроме Америки, он нашёл что-нибудь ещё, твой Колумбей Индусский?
— Он открыл способ, благодаря которому яйцо может держаться, стоя на тарелке[91], Берю, и, поверь мне, это ещё труднее, чем открыть Америку.
Дополнительный материал:
Подвиг Алена Бомберюбара (одинокого гребца), и что за ним последовало
Бомберюбар посмотрел на небо и сделал гримасу. Обычно столь зловещее для мореплавателей, оно было до безумия чистым. Ни капли воды за всю неделю! У бедняги горло было как горячий кирпич. Чтобы отодрать язык от нёба, ему приходилось пускать в ход пальцы. Время от времени он переставал грести и опускал свои натруженные руки в коварное море. Уже много дней он не мог в него сплюнуть, не было слюны.
Ален Бомберюбар покачал головой. Дождём не пахло. Его мутный взор блуждал по гребням волн. Как долго грёб он в Атлантическом океане? Несколько недель? Может быть, месяцев? Он утратил чувство времени. Ему казалось, что он потерпел кораблекрушение, едва появившись на свет, и с тех пор один в своей лодке неустанно налегает на вёсла, плывя неизвестно куда. Он сожалел о том, что компас ещё не получил распространения. К тому же он так и не научился находить Полярную звезду в небе, усеянном звёздами. Тысячу раз его товарищи по кораблю пытались научить его. Но у Бомберюбара вместо мозгов был большой булыжник. Напрасно ему показывали эту шельму, затаившуюся в своём созвездии, — стоило ему отвести глаза, он больше не мог отыскать её вновь.
