— У меня нет и не могло быть учеников, ибо знания нельзя передавать, они живут в каждом из нас изначально. Тот, кто называет меня своим наставников, бесстыдно лжет.
Чаша весов клонилась в пользу обвиняемого, и обвинители стали нервничать. Мелет заявил, что Сократ пытается запутать судей. Вместо того чтобы отвечать на вопросы, он занимается пустопорожней болтовней. А разбирательство, между тем, заходит в тупик. Анит возвысил голос:
— Все помнят, что ты был наставником изменников и тиранов. Все знают, что и сам ты изменник.
Сократ поинтересовался, кому и в чем он изменил. Анит заявил, что обвиняемый не раз насмехался нал афинским судом, говоря, что справедливых судей нельзя выбирать с помощью жребия. А демократию называл мелодией, которую исполняют люди, впервые взявшие в руки кифары и флейты. Сократ ничего не ответил.
— Сколько раз ты говорил, что в Афинах никто, кроме тебя, не обучает политике, — продолжал Анит.
Сократ рассеянно молчал, словно происходящее совсем его не касалось. Когда философ вновь взял слово, он обращался прямо к судьям, и голос его окреп:
— Тот, кто боится слов, потерял разум. Вспомните позорные суды над Еврипидом и Фидием, вспомните флотоводцев, которых приговорили к смерти после крушения при Аргинузах. Я пытался спасти их, но судьи оказались продажными. Прошло время, и Афины ужаснулись содеянному, а тогда меня никто не слушал. И вот теперь меня самого несправедливо обвиняют, не предоставив ни одного доказательства.
— У нас достаточно доказательств, — возразил Анит, — мы точно знаем, что ты учил Крития. И сумеем убедить в этом суд. При тридцати тиранах ты оставался в Афинах, хотя демократов тогда истребляли и лишь немногим удалось бежать. Почему же ты остался в городе? Да потому, что главный тиран Критий был твоим учеником и другом.
На это Сократ ответил:
— Я действительно оставался в Афинах. И Критий, как всем известно, запретил мне вести философские беседы. Он тоже боялся, что я стану совращать молодежь. А теперь именем демократии меня объявили пособником тирании. Почему мои намерения всегда толкуют превратно? Посмотрите на меня хорошенько. Неужели я и вправду похож на злодея-заговорщика, которого боятся и тираны, и демократы?
Философ медленно шагал вдоль трибуны Ассамблеи, внимательно вглядываясь в лицо каждого судьи. Судя по всему, тяжелый процесс ни капли его не утомил.
— Твои ужимки нисколько нас не впечатляют, — заявил Анит. — И слова тоже. Ты так и не объяснил, зачем помогал тиранам. Что Критий запретил тебе учить, всем и так давно известно. Но вот что действительно странно: ты оставался в городе даже после начала казней. — Он окинул взглядом трибуну судей. — Нам всем тяжело вспоминать об этом. Тысяча пятьсот афинян были убиты! Пять тысяч бежали, спасаясь от гнева тиранов! Почему ты не бежал вместе с нами, если ты и вправду верен демократии?
— Я не люблю скрываться. А Крития и его приспешников я не боялся.
— Наконец-то мы услышали правду, Сократ. Действительно, к чему тебе бояться своего лучшего друга Крития? Мне больше нечего добавить.
Анит сел на место, трибуны гудели, словно растревоженный улей, зрители переглядывались, вставали, обменивались репликами. Казалось, что и сам подсудимый осознал наконец всю серьезность своего положения. Сократ долго собирался с мыслями, прежде чем снова заговорить.
— Не пытайтесь запугать меня, Анит, Мелет и Ликон. Вы кружите надо мной, будто стервятники в ожидании добычи. Но все ваши обвинения — не более чем досужие домыслы. Моя жизнь — мой главный свидетель. Я призывал тех, кто слушал меня, не сходить с пути истины добродетели и буду призывать до конца дней моих. Я говорю о добродетели простого ремесленника, и о добродетели правителя, вершащего судьбы мира. Я говорю об истине рыбака или торговца и о той истине, что должна лежать в основе законов государства. Вот о чем я говорю, а вы называете это политикой. Мне не в чем оправдываться, но, коль скоро вы твердо решили меня осудить меня, я не дам приговорить к смерти ни в чем не повинного человека. Если правду стало возможно превратить в ложь, нас ждут страшные времена. Зло не может породить добро, порок — добродетель, а ложь — истину. У Анита есть немало причин желать моей смерти. Мой обвинитель не решается сказать правду: он мстит мне за потерю сына. Вот почему меня называют растлителем молодых. Теперь вы сами видите, что это нечестный суд. Приговорив меня к смерти, вы накажете самих себя. Совершить неправедный поступок куда хуже, чем стать жертвой несправедливости.
Сократ застыл посреди площади, очень прямой, в стоптанных сандалиях, недоверчиво глядя на клепсидру[88], в верхней чаше которой постепенно убывала вода. Теперь он сам судил Афины и выносил им приговор. Скорее всего, Сократ уже провидел свою участь и смирился с ней.
Анит вскочил на ноги и заговорил, обернувшись к трибуне архонта:
— Вы слышали? Теперь он не обвиняемый, а обвинитель! Он, видите ли, хочет вас защитить! Пусть притворяется защитником добродетели сколько угодно, да только слова его полны гордыни и яда. Даже теперь, представ перед судом, он старается задеть нас, высмеять, выставить дураками. Невиданная наглость! Вместо того чтобы защищаться и оправдываться, изменник поучает нас и морочит нам голову пустым вздором. Я верю, что суд по справедливости решит, виновен ли этот человек.
Теперь шумела не только публика, но и сами судьи. Архонт без особой надежды призвал всех сохранять тишину. Сократ заявил, что ему больше нечего сказать. Настало время голосования.
Против Сократа было подано больше половины голосов: двести восемьдесят черных камней против двухсот белых. Будь белых всего на тридцать больше, все обернулось бы иначе.
Судебное разбирательство затянулось до самой ночи. Оставалось лишь назначить наказание. Клепсидру дважды переворачивали. Измученный Сократ поник на своей скамье. Аргументы обеих сторон были давно исчерпаны. Выступление подсудимого не добавило ему сторонников; чему быть, того не миновать. Однако Анит и его приспешники продолжали насмехаться над Сократом и унижать его. В ответ он снова отверг все обвинения, заявил, что прожил добродетельную жизнь, и попросил не о снисхождении, а о… пожизненном содержании. В качестве наказания Сократ попросил заточить его во дворце для олимпиоников на Пританее и держать там за счет полиса. Таким образом он хотел показать, что не признает себя виновным и не намерен уступать обвинителям. Однако судьи сочли эти слова оскорбительным высокомерием.
— Нужно признать, это довольно впечатляюще, — сказал Продик. — Не знаю, чего здесь больше, отваги или беспечности, но эти слова достойны великого человека.
— Попроси Сократ о снисхождении, его, возможно, и пощадили бы. Он сознательно пошел на смерть. Принес себя в жертву. Едва ли я когда-нибудь пойму, зачем.
Разумеется, судьи не утвердили наказания, которое просил для себя обвиняемый. Сократа приговорили к смерти. Все было кончено. Обреченному оставалось лишь последнее слово. Над площадью повисла тягостная тишина. Зрители и судьи не отрываясь смотрели на осужденного. На этот раз Сократ говорил, не поднимаясь с места. Он слишком устал.
