к другу. Нож не падал свободно, он то и дело застревал. Голландские блоки, обещанные евреем Рабелем, так и не были доставлены (что очень не понравилось генералу Вилье, который отправился в Нью-Мехико и лично свел счеты с торговцем). Пришлось использовать японские блоки, которые обещали быть даже более высокого качества, но не подошли: сколько их ни смазывали, они не скользили, как положено. Нож иногда падал с силой, но застревал именно там, где должна была находиться шея осужденного.
Вызвали американских специалистов — никто не смог ничего сделать. Явился французский эксперт — но их гильотина была лишь жалким подражанием гильотины Веласко, и тоже не годилась: она то срабатывала, то не срабатывала.
Инженеры и специалисты сетовали на отсутствие оригинала, который они могли бы скопировать. Они даже тщательно исследовали пепелище в надежде найти хоть что-нибудь — все было бесполезно. Алварес последними словами ругал себя за то, что не присматривался к работе Веласко, когда тот строил гильотину. Прошло время, и Алварес отправил Вилье телеграмму:
«Генералу Франсиско Вилье. Провинция Чигуагуа, город Чигуагуа.
Уважаемый генерал Вилья!
Ваше поручение выполнить невозможно: полковник Веласко унес с собой все необходимые для строительства гильотины данные.
Жду указаний, полковник Хуан Алварес.
Мехико, 10 января 1915».
Послесловие
Мексиканская революция — первая социальная революция XX века — всегда вызывала у меня большой интерес. Она являет собой краеугольный камень современного государственного строя нашей страны с его глубоким политическим идеализмом: всеобщим бесплатным образованием, атеизмом (в Мексике нет официальной религии), системой распределения земли, всеобщим правом на медицинское обслуживание.
Но за эти блага пришлось заплатить высокую цену — более миллиона человеческих жизней — в то время, когда население страны не превышало пятнадцати миллионов человек. К тому же это была очень плохо организованная революция, погрузившая страну в хаос, среди которого различные политические группировки действовали каждая на свое усмотрение.
Первоначально революцию возглавляла интеллектуальная элита Мексики, не желавшая допустить очередного переизбрания Порфирио Диаса, либерала, более тридцати лет находившегося у власти. Но со временем, когда социальное напряжение в стране достигло огромной силы, революционное движение вышло из-под контроля лидеров и охватило всю страну.
Идеологи революции, богатые землевладельцы с севера, не только утратили командные позиции, но были уничтожены теми самыми народными массами, которые они сами подняли на борьбу. Подлинными лидерами Мексиканской революции стали малограмотные простолюдины. Среди них особенно выделялись Панчо Вилья и Эмилиано Сапата — их знают теперь во всем мире.
Оба эти выходца из народа стали революционными вождями благодаря исключительно личным заслугам. Панчо Вилья был скотокрадом и к началу революции имел серьезные проблемы с полицией. Боевой опыт он приобрел, командуя бандой разбойников, а север страны (штаты Дуранго и Чигуагуа) прекрасно изучил, потому что ему часто приходилось ударяться в бега. Вилья был наделен талантом военачальника, умел ладить с людьми, обладал даром убеждения и всегда принимал правильные решения. Он вообще не пил и всегда был начеку — опасался нападения или засады. Вилья никогда не ночевал дважды в одном и том же месте, и никто никогда не знал, где он проведет следующую ночь. У него не было четкого представления о том, за какие именно общественные идеалы он борется, но он прекрасно сознавал, что народ забит и угнетен и что с этим нельзя мириться.
Эмилиано Сапата — полная противоположность Вилье. Это был серьезный, даже мрачный человек, очень хорошо знавший, для чего он взял в руки оружие: «Земля должна принадлежать тем, кто на ней работает». Сапата вырос в земледельческом районе Морелос, к югу от Мехико. Бедный крестьянин индейского происхождения, он зарабатывал на жизнь поденщиной у богатых землевладельцев. Моя бабушка рассказывала, что Сапата был очень хорош собой и что некоторые ее подружки были в него влюблены. Обычно он работал надсмотрщиком в богатых поместьях. Там и научился командовать. Сапату возмущало то, что крестьяне должны были работать по двенадцать часов в день, получая за это жалкие гроши. Его девиз («Земля должна принадлежать тем, кто на ней работает») впоследствии лег в основу аграрной реформы с ее принципами распределения земли. Хочу отметить, что эти принципы (с некоторыми поправками) до сих пор действуют в нашей стране.
Меня революция чрезвычайно привлекает с детства — ведь она оказала огромное влияние на мексиканскую культуру, в особенности на литературу и изобразительные искусства. Революция запечатлена в настенной живописи, украшающей общественные здания, и в Мехико нет ребенка, который не видел и не знал бы этих изображений, ставших неотъемлемой частью городского пейзажа. Что касается литературы, то во время революции произошло множество настолько невероятных и важных событий, что о них просто невозможно было не рассказать. И о них рассказывали такие писатели, как Рафаэль Ф. Муньос, Франсиско Л. Уркисо, Мариано Асуэла, Хосе Васконселос и лучший (по моему мнению) из писавших на испанском языке прозаиков XX века Мартин Луис Гусман. Прочитав его повесть «Орел и змея», я решил тоже написать о революции. Впрочем, для этого была и другая причина.
В университете я изучал коммуникации, но с юных лет меня влекла история. Мне нравилось читать о битвах, интригах, победах. Я любил ходить в музеи и размышлять о том, чего нельзя узнать: как любили друг друга Максимилиано и Карлота?[16] сколько костей сломал себе тот юноша-герой, что спрыгнул со стены крепости Чапультепек, завернувшись в мексиканское знамя, чтобы это знамя не досталось врагу? кто с кем переспал? кто кого убил? кто лучше всех умел защищаться? Вот это-то и побудило меня поступить в магистратуру по специальности «история».
Но я испытал глубокое разочарование. Вместо того, чтобы изучать исторические события, мои учителя посвящали все свое время методологии, а также герменевтике и эвристике (мне до сих пор неприятно даже слышать эти термины).
С тупым упорством они заставляли нас участвовать в бесконечных дискуссиях о «предмете исследования», настаивали на скрупулезном изучении источников. Возможно, они были правы, но мне было ужасно скучно. За все время, что я провел в магистратуре, мы не узнали ни одной «истории». Я хотел получить представление о том, что происходило с человечеством, о тех бесчисленных событиях, благодаря которым мы сейчас живем так, как мы живем, а вместо этого вынужден был выслушивать теории (иногда просто смешные) о том, что есть История.
На одном из занятий мною овладело неодолимое желание «докопаться до истины». Я предложил преподавателю проанализировать историю как миф. Именно так: ведь восприятие определенным обществом какого-либо события не всегда соответствует тому,
