лингвистка. Старательно вбивая каблучки туфелек в крашеный жутким морковным цветом пол, она, как модель по подиуму, двинулась в мою сторону, продвигая меня взглядом голубых глаз.
— Георгий Серафимович, я пришла сделать вам строгий выговор: у вас снова на столе бардак! Я ведь недавно только все убрала как положено…
— Кому положено? — спросил я, разглядывая этот превосходный образчик учительского шарма.
На сей раз юбка-карандаш у нее была бежевая, блузочка — тоже, а все аксессуары — бусы, браслетик, сережки и даже бэйджик — зеленые. Челочка — тщательно уложена, косметики — ровно столько, чтоб мужчины думали, что красота у нее — естественная. Глазки голубые моргают весьма решительно. Ну, и на блузке расстегнуто ровно на одну пуговицу больше, чем принято считать приличным. Готов поклясться — она только что перед дверью ее расстегнула.
— В каком смысле? — удивилась она, не ожидая от меня отпора.
— В таком смысле, Елена Владимировна, что если вы еще раз позволите себе сунуть руки в мои ящики — то попадетесь в капкан. Ей-Богу, я куплю капкан на лис и поставлю его туда. В один из ящиков. И прикрою сверху бумажкой с неприличным рисунком, который вы с присущими вам перфекционизмом и беспардонностью точно захотите выбросить, — я сложил руки на груди. — Если у вас нет кабинета и негде разместить тетрадки-бумажки и прочее — просто подойдите ко мне и скажите: Георгий Серафимович, нет ли у вас свободной полки? Это довольно просто. Люди так иногда делают — говорят ртом слова.
Ну да, она была хорошенькая, но выбесила меня за этот месяц знатно, со своими уборочками. Вот я и поговорил с ней как с нерадивой ученицей, очень суровым тоном — это когда не повышаешь голос, а понижаешь его. И брови тоже — сдвинул на переносице и смотрел не мигая, не в декольте, а в глаза.
— Ну… Ну… — пролепетала она.
Нет, так нельзя! У нее подбородок задергался, и она всхлипнула! Ну, что за дерьмо? Еленочка Владимировночка развернулась на каблуках и стремительно уцокала прочь из учительской, и плечи у нее дрожали. А потом хлопнула дверь учительского туалета и послышался шум воды. Ну, вот отлично теперь! Рыдает там. Что за детский сад?
Нет, конечно, она могла так со мной заигрывать некоторым образом, да. Такое кокетство хорошей девочки-отличницы, типа — шефство взяла над двоечником и щас его жизни научит. Только я-то не двоечник, и мамочка мне не нужна. Эдиповым комплексом не страдаю и вообще — его существование не признаю, как и прочую фрейдистскую анально-фаллическую муть. Не привлекают меня женщины, которые пытаются построить меня и воспитать. Мимо! Даже если у них красивенькая грудь второго размера, ножки что надо и глазки голубые.
Наверное, какой-нибудь жеманный дядечка лет сорока стал бы расшаркиваться и играть в поддавки в стиле «ой, а это вы, а мне так приятно, да я специально буду беспорядок наводить, чтобы почувствовать вашу заботу». И шоколадку бы положил с запиской. Но не я.
Тем паче — «воук не палюе там, дзе жыве». Так что — точно мимо!
— Я зачем вообще сюда пришел? — задал себе вопрос я.
Сначала цеклик, потом — Елена Владимировна со своей попыткой устроить мне «строгий выговор»… Все это сбило меня с толку.
— А! Спаренный урок в двух восьмых классах! — сообразил я и двинул в сторону кабинета завуча.
Это из учительской — налево. Оттуда раздавалось шелестение бумаг и громкий, на взводе, телефонный разговор — еще секунд пятнадцать назад. А теперь — слышались какие-то странные звуки. Тихонько постучавшись, я приоткрыл дверь — и тут же отшатнулся. Завуч — тоже Елена, но Викторовна — самозабвенно рыдала, уткнувшись лицом в ладони.
Я отступил на шаг — и двинул к заместителю директора по воспитательной работе. В конце концов, она тоже могла меня сориентировать — брать мне всю параллель сразу, или все-таки никаких глобальных изменений в расписании не предвидится. Зам по воспитательной у нас была совершенно новая, точно такая же, как я, и даже новее. До нашего дурдома она работала в какой-то деревенской школе учительницей пения, и отзывы о ней поступали самые положительные. Но чтобы закрыть вакансию — перевели к нам. Матемачехова — вот какая у нее была интересная фамилия. А звали ее Любовь Львовна.
И Любовь Львовна — эта красивая, приятная женщина лет сорока пяти, сейчас плакала навзрыд, зарывшись в бумаги.
— Господи, Господи, Господи… — приговаривала она.
Стоит ли говорить, что я ретировался и двинул к последнему бастиону — в приемную кабинета директора. Только потянув за дверную ручку, я тут же столкнулся нос к носу с заплаканной и раскрасневшейся Верочкой — секретаршей, которая любила «чтоб все было и-де-аль-но!»
Она всхлипнула — и умчалась выламывать дверь в учительский туалет. Но там заперлась лингвистка, которая уже обрыдалась, так что этой новой плакальщице пришлось стоять около окна, у туалета, и драматично вытирать носик бумажными платочками, глядя на школьные клумбочки и газоны.
Я, честно говоря, пребывал в прострации от поднявшейся волны горя и досады, и боялся, что школа отсыреет к бесам, и у нас заведется грибок или появятся водоплавающие животные. И в кабинет к директору заходил я с некоторой опаской, боясь увидеть… Именно то, что увидел.
Ингрида Клаусовна имела бледный вид. Последний бастион пал, башни были разрушены, гарнизон сдался и махал белыми флагами. Непробиваемая кхазадка терла уголки глаз большим клетчатым платком и страшно вздыхала, погрузившись в бездну страдания.
Утешало одно — в этих педагогических и административных муках моей вины не было. Наверное. Чего она вообще расклеилась? Не из-за зарплаты же?
— Дерьмо, — сказал я, выходя в коридор. — Дал Бог работать в женском коллективе. Будем импровизировать. Кхе-кхе!Та-а-ак, восьмой бэ и восьмой а! Собрали свои шерстяные вещи и двинули на третий этаж ко мне в кабинет! Р-р-р-рысью, ма-а-арш-марш!!!
Дикий радостный ор и топот полусотни пар ног заполнил лестничные пролеты. У детишек почему-то бытовало превратное мнение, что если два класса вместе — то это значит, что урока не будет. Такое мнение было фатальной ошибкой, и им предстояло в этом убедиться.
* * *
— Вы знаете, что такое курная изба? — залетаю я в класс с вопроса, и пятьдесят пар глаз смотрят на меня с удивлением. Такого захода они точно не ожидали! — Курная изба — это значит, что жилище топится по-черному. Никакой трубы, дым уходит
