на что-либо сверхъестественное не возникало в моем сознании. И тут внезапно я увидел пожилого человека, довольно полного и угловатого, одетого в нечто вроде красного халата и с темно-красной шапочкой на голове. Медленно и неуклюже он пересек комнату по диагонали, выйдя из ниши, пройдя мимо кровати и скрывшись в шкафу слева. Под мышкой он что-то держал. Его голова немного склонилась набок, и… Боже милостивый! Когда я увидел его лицо…
Том замолчал на некоторое время, а затем добавил:
– Это ужасное выражение лица, которое я никогда не смогу забыть, раскрыло, кем он был. На всем его облике лежала печать смерти и вины. Не глядя по сторонам, этот страшный и неописуемый тип прошел мимо меня и вошел в шкаф у изголовья кровати. У меня не было сил говорить или двигаться, словно я сам стал трупом. В течение нескольких часов после его исчезновения страх и слабость не давали мне сдвинуться с места. Как только рассвело, я набрался смелости и осмотрел комнату, особенно путь, которым прошел ужасный незваный гость. Но никаких следов не нашлось. И никаких признаков вторжения кого бы то ни было в шкаф, полный хлама. Понемногу я начал приходить в себя. Измотанного и измученного, меня в конце концов сморил лихорадочный сон. Встал я поздно и застал тебя самого не в духе из-за твоих снов о портрете, оригинал которого, теперь я уверен, открылся мне. Но у меня не было никакого желания говорить об этом адском видении. На самом деле я пытался убедить себя, что все это просто иллюзия. Мне не хотелось ворошить ненавистные ночные впечатления и рассказывать о моих страданиях. Я ведь всегда был скептиком. Надо сказать, мне понадобилось немало смелости, чтобы пойти в свою комнату с привидениями следующей ночью и лечь в ту же кровать. Я сделал это с таким содроганием, что, признаться, любая мелочь могла вызвать у меня настоящую панику. Эта ночь, однако, прошла достаточно мирно, как и следующая, и так же было еще две или три ночи. Я становился все более уверенным в себе и начал воображать себя сторонником теории призрачных иллюзий[12], с помощью которой пытался объяснить себе произошедшее. Но тщетно. Это явление действительно было совершенно аномальным. Некто пересек комнату, не заметив моего присутствия. Я не потревожил его, и ему не было никакого дела до меня. Тогда каков вообще смысл его шествия по комнате в видимой форме? Ведь он мог попасть в шкаф сразу так же легко, как появился в нише, а не идти туда. Кроме того, как, черт возьми, я его увидел? Стояла темная ночь, у меня не было ни свечи, ни огня. И все же я видел его совершенно отчетливо, в цвете и очертаниях! Сон в состоянии каталепсии объяснил бы это, а я решил твердо верить, что это лишь сон. В искусстве лгать есть одно замечательное явление: самая большая ложь исходит от того, от кого мы меньше всего ожидаем обмана, – от нас самих. Едва ли нужно объяснять тебе, Дик, – я просто лгал самому себе и не верил ни единому слову этого жалкого обманщика. И все же я продолжал, как все упертые шарлатаны и самозванцы, убеждающие людей лишь одной силой повторения. Я надеялся выработать у себя устойчивый скептицизм по отношению к призраку. Он не появился во второй раз – вот и отлично! Какое, в конце концов, мне дело до него, до его странной старой одежды и нелепого вида? Да никакого! Оттого, что я увидел его, ничего не изменилось. Зато будет что вспомнить! Итак, я рухнул в постель, потушил свечу и, приободренный звуками громкой пьяной ссоры в переулке, крепко уснул. И от этого глубокого сна, вздрогнув, проснулся. Я знал, что мне приснился ужасный сон, но не мог вспомнить какой. Сердце бешено колотилось. В лихорадке, растерянный, я сел в постели и оглядел комнату. Широкий поток лунного света проникал в окно без занавесок. Все выглядело как обычно. И хотя ссора в переулке, к несчастью для меня, утихла, я все же слышал, как какой-то парень поет по дороге домой пьяным голосом популярную комическую песенку под названием «Мерфи Делани». Ухватившись за этот шанс, я снова лег лицом к камину и, закрыв глаза, изо всех сил постарался думать только о песне, которая с каждым мгновением звучала все тише:
Ох уж этот Мерфи Делани, ох уж эти его забавы:
Он зашел в пивную лавку набить морду хозяину,
Шатаясь, полный виски до краев,
Молодой, как трилистник, горячий, как бык.
Певец, чье состояние, кстати, напоминало состояние героя его песни, вскоре ушел слишком далеко, к сожалению, – продолжал мой кузен. – И когда его пение затихло, я погрузился в дремоту, душную и тяжелую. Песня и правда привязалась ко мне. Я продолжил прокручивать в голове приключения моего достойного соотечественника. Выйдя из пивной лавки, он упал в реку… Оттуда его выловили, собрали присяжных и коронера, которые, узнав от врача-коновала, что он «мертв, как кривой дверной гвоздь», вынесли соответствующий вердикт… После чего он пришел в себя… И драка между «мертвецом» и коронером завершила это дело ко всеобщей радости. Так я монотонно тащился в муторном полусне через эту балладу вплоть до самой последней строки, а затем через припев и так далее. Уж не знаю, сколько это длилось. Однако в конце концов я обнаружил, что бормочу: «Мертв, как кривой дверной гвоздь». И какой-то другой голос, казалось, произнес очень тихо, но резко: «Мертв! Мертв! Мертв! Да помилует господь твою душу!» Мгновенно я полностью проснулся, уставившись перед собой. И тогда – поверишь ли, Дик? – я увидел ту же самую проклятую фигуру с дьявольским лицом, стоящую прямо передо мной и смотрящую на меня, меньше чем в двух ярдах от кровати…
На этом Том остановился и вытер пот с лица. Мне стало не по себе. Служанка побледнела не меньше рассказчика. И каждый из нас троих, уверен, порадовался тому, что сейчас улицы полны людей, а в окно светит солнце.
– Около трех секунд я видел его ясно, а затем силуэт потерял четкость, – продолжил кузен. – Но еще долго на этом месте между мной и стеной колебалось что-то вроде столба темного пара. И я был уверен, что призрак все еще тут. Через некоторое время эта дымка тоже исчезла. Я спустился по лестнице в холл, там оделся, а затем вышел на улицу. До утра бродил по
