островами невысоких холмов.
На вид ему было всего лет девять, вряд ли больше. В потрепанной, хотя и добротной, одежке, с разлохмаченными волосами он мог бы показаться сыном какого-нибудь зажиточного крестьянина, если бы не кожаный пояс с бронзовыми бляхами и короткий кинжал в ножнах.
Глядя на раскинувшийся у его ног бесконечный лес, на вершины гор вдали на севере, на крыши замка за лесом, на вересковые холмы, за которыми где-то далеко на западе лежало море, он вдруг очень остро ощутил свою причастность этому миру; более того — ему показалось на мгновение, что весь этот огромный мир принадлежит ему, как и он сам принадлежит этому миру.
Вышедшее из-за облака солнце коснулось его светлых волос, расцветив их неярким северным золотом; легкий порыв ветра разметал их, словно шутливо провел по голове великанской ладонью.
Мальчик улыбнулся и, повернувшись назад к склону, принялся искать вход.
Этот вход в скалу он заметил еще несколько дней назад, но до сих пор у него как-то все не было времени забраться сюда и посмотреть, что здесь такое. Он спрашивал о входе в замке у Эйна-лесничего, но тот лишь пожал плечами, сказав, что никаких пещер в окрестностях Галавы нет. Это было странно — Эйн знал все, что только можно было знать про здешние леса и холмы, — и еще больше разжигало любопытство.
Сейчас вход, который мальчик видел однажды снизу, отыскался почти сразу; это была совсем небольшая — по грудь взрослому мужчине — дыра в скале, прикрытая сверху огромным камнем. Мальчик пригнул голову и шагнул внутрь.
Внутри было тихо. Падающий от входа свет позволял видеть низкий коридор, уходящий куда-то вглубь горы. Мальчик постоял немного, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку, и прислушиваясь, потом пошел вперед.
Уже через несколько шагов коридор свернул в сторону, стал чуть наклонным; мальчик удивился тому, что в подземелье не стало темнее. Он остановился, оглядывая стены, и в тишине, не нарушаемой звуком его шагов, услышал слабый шелест, доносящийся откуда-то из глубины горы. Стало жутковато и.… еще более интересно.
Он прошел еще немного — ход снова повернул — и за поворотом опять остановился. Теперь шелест стал громче, явственнее, в нем четко слышался некий ритмичный узор. Он напоминал теперь… шум далекого прибоя.
Шагов через десять мальчик увидел новый поворот, резко уводящий куда-то вправо. Из-за поворота доносился тихий шум моря, и лился, казалось, странный жемчужный свет с едва различимым розовым отблеском — как цвет яблонь в конце весны. Мальчик осторожно втянул носом воздух, — сквозь запах земли и сырого камня еле слышно пробивались запахи морской соли и нагретой солнцем сосновой хвои.
Мальчику стало страшно. Он достаточно слышал жутких историй о злых духах, что скрываются в недрах волшебных холмов. Надо было убегать, пока духи не закрыли выход из горы, не сделали его пленником навсегда…
Но что-то удержало его. Быть может, — шум моря, которое он видел лишь пару раз в жизни и о котором мечтал; быть может, — тот яблоневый оттенок в лившемся из-за поворота свете: он почему-то очень любил ту пору, когда яблони в замковом саду покрывались чуть розоватой жемчужной пеной цветков. А может быть, удержало его мелькнувшее воспоминание о том миге, когда он, стоя на склоне горы, почувствовал себя хозяином всего этого мира…
Так или иначе, но, затаив от страха дыхание и стиснув у пояса рукоять кинжальчика, он шагнул за последний поворот.
Почему последний? Он сам не знал потом, почему именно так — последним (или первым, какая разница?) — остался у него в памяти этот шаг.
Было море — огромное, темно-синее у горизонта и изумрудное у берега, и ярко-желтый песчаный берег, заросший соснами; мелкий гравий шелестел в полосе прибоя. И где-то далеко стоял у берега огромный корабль. Мальчик вздохнул почему-то и пошел к кораблю.
Тот был воистину велик, — мальчику никогда не доводилось таких видеть, и он даже не думал, что можно построить такое большое судно. Нос и корма его, задранные к небесам, были покрыты искуснейшей резьбой и изукрашены золотом, хрусталем и красной краской. Такая же резная полоса шла вдоль всего борта по привальному брусу. Ни флага, ни вымпела не было на высокой мачте.
Когда мальчик подошел, оказалось, что корабль стоит у длинной уходящей в море гряды валунов, с которой на борт у носа была перекинута широкая доска. Заколебавшись на мгновение, мальчик шагнул на сходни и поднялся на борт.
Картина, открывшаяся ему, была одновременно удивительна и ужасна. По всей длине корабля вдоль бортов лежали — все в разных позах — могучие воины в полном вооружении, с искрами драгоценных камней и золотых украшений в волосах, на одежде и на оружии, с копьями под руками и с палашами у поясов. Небольшие щиты, украшенные белой и красной бронзой, лежали у их колен.
Мальчик замер, подумав на мгновение, что попал на корабль, полный мертвецов. Но кто-то из воинов вздохнул, кто-то пошевелился, и мальчик с облегчением понял, что все они спят.
Какое-то движение на другом конце судна, у самой кормы, привлекло его внимание; он взглянул, резко повернувшись, и увидел сидящего у рулевого весла седого воина, плечи которого были покрыты алым плащом.
— Подойди, мальчик, — голос, прозвучавший совсем, казалось бы, негромко, охватил, наполнил весь огромный корабль, всю тишину побережья, всю перевернутую чашу ярко-синего неба.
И мальчик пошел — через весь корабль, словно через двойной строй спящих воинов: они и во сне казались торжественно сосредоточенными.
Воину, позвавшему его, было очень много лет, но мальчик не мог думать о нем, как о старике. Он сидел на последней кормовой лавке как на троне; обе руки его опирались на перекладину тяжелого меча, рукоять которого завершалась яблоком в виде кабаньей головы. Глаза воина были голубовато-серыми, а волосы и борода — отнюдь не седыми, как казалось издалека, а просто очень светлыми. Две косицы у висков были перевиты нитями белого золота — точно такого же цвета, как сами волосы.
— Здравствуй, мальчик, — сказал сидящий у рулевого весла.
