расти в семье, где царило такое болезненное отношение, столько лжи, ненависти и презрения. Он продолжил:
Дело было всего четыре недели назад. Я был уверен, что это письмо наконец-то заставит их задуматься о какой-то реальности… И вот всего несколько дней назад я получил дурацкую открытку из Колорадо, где они катаются на лыжах, и вот как они ответили на мое письмо: «Спасибо за твое письмо – сохрани его для своих детей, чтобы они когда-нибудь его прочитали!» Представляешь? Они снова заняли эту пренебрежительно-напыщенную позицию. Они просто начисто проигнорировали все, что я написал!.. Раз уж они не собираются воспринимать меня всерьез, я просто подыграю их маленькой актерской игре. На несколько месяцев после окончания школы я позволю им думать, что они правы, позволю им думать, что я «прихожу в себя и понимаю их точку зрения» и что наши отношения стабилизируются. А потом, когда придет время, одним резким, быстрым действием я полностью вычеркну их из своей жизни. Я разведусь с ними как с родителями… Я покончу с ними раз и навсегда.
Крис умел выражать мысли в драматических письмах и всегда заполнял обе стороны листа мелким почерком. Я поняла, что он дал им последний шанс в отчаянной попытке быть услышанным. Его длинное письмо, их язвительный ответ и его предстоящий выпускной стали идеальным перерывом.
Я никогда не рассказывала родителям о планах, которыми Крис поделился со мной, – вычеркнуть их из своей жизни, – но я не сомневалась, что он действительно так считает и будет следовать этому плану с той же уверенностью, с какой он принимал любое решение. Он написал мне о том, что после окончания колледжа отправится в путешествие, что он еще не решил, куда именно поедет. Единственным его планом было ехать на запад. Он заверил, что навестит меня, прежде чем отправиться в это неопределенное по продолжительности и расстоянию путешествие. Крис спросил, сможет ли он переночевать у меня, и надеялся, что я смогу договориться и взять Бака на это время. Я была в восторге от его просьбы и сразу же написала в ответ, что мои двери для него всегда открыты.
Между тем мое общение с родителями практически сошло на нет. Мы общались настолько редко, насколько это было возможно. Но в мае 1990 года, во время редкого воссоединения, я поехала с ними в Атланту, чтобы посмотреть, как Крис заканчивает Эмори. Я туманно рассказала, где Патрик, не желая, чтобы они знали, что я подала на развод. Наше общение было вынужденным, но теплым.
Помню, я удивилась тому, каким загорелым, подтянутым и мускулистым оказался Крис, когда встретил нас в аэропорту. Он всегда был в отличной форме – у него было телосложение бегуна, – но в этот раз было по-другому. Когда он нес мамины сумки, его бицепсы растягивали швы коротких рукавов. Крис не пытался выставить напоказ свою массу, он просто не хотел покупать новую одежду. Я поняла, каких усилий стоило человеку его относительно небольшого роста развить такие размеры и силу. Он развивал выносливость. Он к чему-то готовился. Я мысленно пометила себе, что надо купить ему новую одежду, когда вернусь в Вирджинию.
Наблюдая за тем, как Крис пересекает сцену с дипломом в руках, я испытывала такую гордость и радость за него! После вручения диплома мы вдвоем отправились в сентиментальную поездку на старом добром желтом «Датсуне» к нему домой. Для меня стало шоком войти в квартиру своего старшего брата, такую мрачную, унылую и непохожую на мою. Она полностью отличалась от его детской комнаты, которую мама покрасила в голубой цвет и украсила моделями самолетов, которые он собирал вместе с папой. В его комнате в колледже на стене висела всего одна картина – плакат с изображением Клинта Иствуда из его любимого фильма «Хороший, плохой, злой». Но даже она казалась скорее символической, чем декоративной. Его неубранный матрас, лишенный привычного пледа и подушек, лежал на бетонных блоках. Письменный стол был сделан из таких же материалов, но он выполнял свою функцию – на нем лежали его любимые книги. Это жилище устраивало Криса, для которого главное – суть без украшений. Не похоже, что он собирался оставаться здесь надолго. Когда мы завернули в его крошечную кухню, он с воодушевлением показал мне, как из одной простой чашки риса можно приготовить огромное блюдо, не требующее особых затрат и усилий. Позже я не могла выкинуть эту деталь из головы.
Я села на кровать, и мы поговорили обо всем, что нас связывало в письмах, обо всем, что мы делили в детстве. Хотя мы оба были на пороге свободы, в которой отчаянно нуждались, он был уверен в себе и имел твердый план, которого мне все еще не хватало. Он был осторожен и защищал себя и свои цели, пока я делала необдуманный выбор, который сбивал меня с собственного курса через привязанность к другому.
Ему не нужна была ничья сила, кроме собственной, а я все еще пыталась обрести свою.
И все же несмотря на то что многое изменилось в нас обоих из-за отдаления от родителей и мы знали, что скоро физически разойдемся в разные стороны, мы вновь обратились к прошлому, которое будет вечно и эмоционально держать нас вместе. Больше всего мы говорили о поездке Криса в наш старый район в Калифорнии. Мы впервые увиделись после того, как он написал мне обо всем, что узнал.
– Мама вчера опять сказала, что хочет развестись, – сообщила я, закатив глаза.
– Что? Боже! Зачем она постоянно так делает? Их жизнь – одна большая фальшь, возмутительная, многолетняя ложь, – сказал он, и я отметила, как сильно эти слова похожи на его письма – слегка формальные, напряженные, уверенные. – Вся их жизнь – это одна большая игра. Они постоянно мечутся по кругу, переходя от состояния полного несчастья к состоянию ложного счастья. В один день они ссорятся до безумия, до такой степени, что любой нормальный брак сразу бы распался, а на следующий день делают вид, что их брак и их семья – символ американского престижа и успеха.
Он покачал головой и издал протяжный вздох: – Наверное, поэтому я всегда считал их самыми фальшивыми людьми из всех, кого я когда-либо знал. Они промывают себе мозги ложным чувством безопасности и удовлетворения, прикрываясь своими сокровенными деньгами и бесполезными расходами на роскошь, чтобы оградиться от реальности. И самое худшее в этом то, что, по их мнению, это нужно воспринимать всерьез.
– Порой я искренне задаюсь вопросом,
