Шаврин в дуэте с мастером посмеялся.
— Да, забавно, — согласился Шаврин. — А где жили эти таджики?
— В общежитии.
— Это в…
— Да, над ментовкой.
"Час от часу не легче! Выходит, они над нами жили".
— А в какой комнате?
— В тринадцатой, это точно помню. Только ездил я уже туда сегодня, нет их там. У меня четверо сегодня не вышло, вот я хотел хоть их поставить на конвейер, да куда там. Жалко, если с ними что случилось. Работали как рабы, а ели как цыплята. По пакету «Ролтона» в обед, завтрак и ужин. Они даже на «Газели» не ездили. Тут к концу смены маршрутка всегда приезжала, по червонцу все платили, и их развозили по домам. Все на ней ездили, все же смены у нас по двенадцать часов, да в ночь особенно тяжело. Я то устаю, а они тем более. А эти нет, экономили. Намоются в душе, и домой пешком шлепают. А тут ведь с километр, не меньше.
— Хорошо, спасибо вам.
Когда Шаврин вернулся в отделение, Колокольниковы уже сидели в отдельном кабинете, со следователем прокуратуры. Выслушав рассказ Алексея Колодников попросил его еще сделать кое что: — Поднимись наверх, откройте комнату таджиков, проверьте, может они спят там?
Увы, комната была пуста, и кусок черного хлебе на столе начал подергиваться плесенью. Что бросилось еще в глаза Шаврина, пресловутая лапша «Ролтон» на столе, аккуратная кучка из десятка пакетов.
— Ну, эти редко куда из комнаты уходили, разве что в выходной к своим на рынок, поболтать, — пояснила коменданша, закрывая дверь. В это время к ней подошел парень в тренировочном костюме, с плеером на поясе.
— Слышь, Клавдия Алексеевна, вы Сашку не видели?
— Какого Сашку? У нас тут этих Сашек как собак нерезаных.
— Ну, из семнадцатой.
— Алексеенко, что ли?
— Ну да. Он мне «кусок» должен уже два месяца, обещал отдать с этой получки. Вчера приходил, его нет, сегодня тоже.
— Получка у них, в известковом, позавчера была, — напомнила коменданша, — я что-то, после этого, его не видела.
— А сосед его где? — добивался кредитор неизвестного Сашки. — Может он знает?
— Он в кутузке как третий день уже, пятнадцать суток ему дали. Устроил тут мордобой на весь этаж, человек пять избил.
— А вы можете открыть эту семнадцатую комнату? — спросил внимательно слушавший этот монолог Шаврин.
— Могу, — согласилась коменданша. — Пошли.
В семнадцатой все было почти так же, как в тринадцатой, только еще меньше порядка, да густой слой сизой плесени на початой буханке белого хлеба.
— У него родные или друзья здесь есть? — спросил Алексей, рассматривая этот безрадостный натюрморт.
— У Алексеенко, что ли? — не поняла коменданша.
— Ну да.
— Нет, он приезжий. Никого у него тут, в Кривове, родных нет.
— А подруги?
Клавдия Алексеевна заржала.
— Какие подруги? Он же из ликвидаторов, этих, чернобыльцев. У него хрен давно уж на пенсию ушел. Как он тут появился, девки наши кинулись, было на него, и ни фига, полный облом. Он и пил так как раз из-за этого. Неделю пьет, три недели сухари грызет.
Шаврин почесал лысину, потом спросил: — А к нему малолетки, случайно, не приходили? Трое.
— Это длинный такой, и два коротких? — Сразу поняла, про кого идет речь коменданша. — Бывали. Гоняла я их отсюда, и не раз. Но уж очень они наглые, особенно этот, длинный.
Когда Шаврин вернулся в кабинет Колодникова, тот возбужденно рассказывал начальнику криминальной милиции Логунову о достигнутых успехах.
— Еще он дал показания, что они убили какого-то мужика на эстакаде. Фамилию он вспомнить не смог, звали Сашей. Жил он где-то в общежитии…
— Алексеенко его фамилия, — дополнил его рассказ Шаврин. — Алексеенко.
ГЛАВА 18
Если Кол раскололся сразу, то с Жуком оперативникам пришлось повозиться. Причуды начались, когда его пришли арестовывать. Увидев в прихожей за спиной бабушки синие, милицейские фуражки, он шустро сиганул в открытое окно, и, если бы не подвернул при этом левую ногу, то они бы долго за ним бегали. Но, еще больше хлопот им добавила бабушка Жука — Нина Андреевна.
— Женечка исключительно одаренный мальчик, — чеканила она своим профессионально-педагогическим голосом. — Он, правда, не блещет в точных науках. Нет у него тяги и к гуманитарным дисциплинам, но зато у него уникальный голос. Правда, он не захотел учиться в музыкальной школе, но все равно. На его голосе держалась вся самодеятельность нашей десятой школы.
— Хорошо, значит, в зоне будет запевалой, — согласился Колодников. — А это неплохая карьера.
— Я не пойму, что вы ставите в вину моему мальчику! — возмутилась бабушка.
— Он принимал участие как минимум в шести убийствах, — пояснил Колодников.
Нина Андреевна всплеснула руками.
— Не может быть! Он такой тихий, спокойный мальчик.
— Ну-ка, мальчик, подними-ка свое несломаное копытце.
Жук, по праву подраненного, развалившись, сидел в кресле. На одной ноге его была тугая повязка, а на другой так заинтересовавшее Колодникова обувь: кроссовка, почти новая, белая с синим.
— Зачем? — спросил Жук.
— Затем. Подними, говорю.
— Но, мы должны знать, зачем вам это надо! — возмутилась бабушка.
— Затем, что эти следочки мы нашли в квартире Фокиных, — Колодников вытащил из папки фотографии Сычева. — И есть подозрение, что они оставлены обувью вашего внука.
— Женечка, подними ножку, пусть они удостоверяться, что это не твои кроссовки, — велела Нина Андреевна.
Женечка впервые за этот вечер с явной ненавистью глянул на свою суровую родственницу, и, нехотя поднял ногу.
— Ну! — обрадовался Андрей. — Что еще нужно? Один тип подошвы. У вас какой размер обуви, Евгений?
За внука снова ответила бабушка.
— Тридцать шестой. А кроссовки он покупал не один. Точно такие же кроссовки купил и его друг, этот, как его…
— Семин? — подсказал Колодников.
— Да, они еще так смеялись тогда с Женей, что у них и нога одинаковая, и кроссовки одинаковые.
В это время в кабинет к ним зашел Марат Касимов. Лицо следователя было более чем довольным. Он прошел к окну, сел на шаткий стул, и, положив на край стола несколько листков бумаги, кивнул головою Колодникову.
— Все? — спросил тот.
— По полной программе.
— Хорошо. Вот, Женя, — голос Андрея приобрел отеческие оттенки, — уже и друг твой Колокольчиков рассказал все. И про таджиков, и про Алексеенко, это про того, на эстакаде.
