пожарной роты капитан Шепетов, которых наказали довольно мягко – отставкой.
В феврале 1838 года Монферран писал одному из своих приятелей: «Не знаю, что я могу иметь общего с пожаром дворца… Пять лет назад я закончил Фельдмаршальский зал и зал Петра Великого. С этого времени я не вбил ни одного гвоздя в Зимнем дворце… Когда я получил приказ создать Фельдмаршальский зал и зал Петра Великого, была назначена комиссия для управления этими работами, и если свод зала Петра Великого и потолок Фельдмаршальского зала были сделаны из дерева и заштукатурены, то они были сделаны такими точно, как и все другие потолки и своды бельэтажа дворца. Комиссия приказала закончить в пять месяцев эти два зала, на что во всякой другой стране потребовалось бы пять лет для выполнения в камне того, что было из дерева, и чтобы закончить живопись и прекрасные наборные паркеты, что было исполнено в шесть недель… Дешевизна и короткие сроки, которые были даны, заставили избрать эти легкие конструкции, оказав им предпочтение перед другими…» Наверное, не нужно уточнять, кто требовал дешевизны и устанавливал короткие сроки.
Б. Грин. Пожар в Зимнем дворце. 1838 год
Видный советский историк Владислав Глинка, многие годы проработавший главным хранителем Отдела истории русской культуры Государственного Эрмитажа, написал весьма интересный (и подробный) очерк «Пожар 1837 года», который вошел в книгу «Эрмитаж. История и архитектура зданий», изданную ленинградским издательством «Аврора» в 1974 году. А в художественной форме Глинка реконструировал картину декабрьского пожара в своем романе «Судьба дворцового гренадера».
Восстановление Зимнего дворца, которым руководил академик Императорской Академии художеств Василий Стасов, заняло около двух лет.
Молва расценивала пожар как наказание свыше для императора, чрезмерно увлекавшегося итальянской балериной Марией Тальони (судя по дошедшему до нас портрету неизвестного художника, который хранится в Бахрушинском музее, она была красавицей). Основанием для слухов послужило то, что в момент начала пожара Николай смотрел балет «Бог и баядерка», где Тальони исполняла партию главной героини.
Сфинксы и кони
По задумке великого Росси, созданную им Дворцовую пристань следовало украсить скульптурными группами коней и возничих, а рядом поставить двух львов, опирающихся одной лапой на шар. В 1832 году император Николай I поручил создание композиции с конями молодому скульптору Петру Клодту, специализировавшемуся на изображении лошадей. За год Клодт изготовил гипсовые модели скульптур, но до установки дело не дошло – внимание скульптора было поглощено созданием шестерки коней для Нарвских триумфальных ворот, возведенных в 1827–1834 годах в память о героях Отечественной войны 1812 года. С другой стороны, Николаю не нравилось сочетание коней и львов. В общем, дело заглохло.
Было намерение установить работу Клодта на набережной перед зданием Академии художеств, но Клодт запросил за отливку композиции в бронзе гигантскую сумму в четыреста двадцать пять тысяч рублей, и в результате на постаментах набережной установили двух древнеегипетских сфинксов, стоимость которых, вместе с перевозкой, составила около девяноста тысяч рублей.
С чего вдруг понадобилось покупать сфинксов? Дело в том, что после наполеоновского похода в Египет 1798–1799 годов Европу охватило увлечение древнеегипетскими атрибутами, получившее название египтомания (да, то была мания в прямом смысле слова). Незавершённая пушкинская повесть «Египетские ночи» – это тоже дань египтомании.
Петербургские сфинксы были изготовлены из розового гранита в 14 веке до н. э. для украшения Поминального храма фараона Аменхотепа III в Фивах, на западном берегу Нила. Нашли их в 1825 году и выставили на продажу. В России, тем временем, египтомания набирала обороты. В 1826 году был открыт цепной мост через Фонтанку, оформленный в древнеегипетском стиле,[51] а в 1829 году в Царском селе возвели Египетские ворота. В 1830 году сфинксами заинтересовалась Россия. Но, пока вопрос решался, сфинксов успели продать французам. Июльская революция 1830 года[52] эту сделку сорвала, и в мае 1832 года сфинксы прибыли в Санкт-Петербург. Архитектор Огюст Монферран, создатель Исаакиевского собора и Александровской колонны, предложил установить на пристани, в дополнение к сфинксам, колоссальную статую бога Осириса, считавшегося покровителем наук и искусств, однако это предложение было отклонено – сфинксы, при всей их чужеродности, довольно гармонично вписались в петербургскую среду, а огромный Осирис оказался бы совершенно не к месту и, вдобавок, навевал бы на посвященных тоску, поскольку в первую очередь он был владыкой загробного мира.
В апреле 1834 года сфинксы встали на набережной и стоят там по сей день, став еще одним символом Петербурга. За два века ничего не изменилось, только набережная с 1887 года называется Университетской.
Говорят, что в течение дня сфинксы меняют выражение своих лиц. С утра и до обеда оно безмятежно-благожелательное, а после обеда постепенно становится всё более и более сердитым, превращаясь к закату в свирепое. Но наблюдать за этими изменениями не стоит – можно лишиться рассудка.
Но вернёмся к коням и их усмирителям. В конечном итоге Клодту удалось пристроить свой доработанный проект на опоры Аничкова моста, перестроенного в 1841 году. На западных постаментах Аничкова моста, обращенных к Садовой улице, установили две бронзовые скульптурные группы – «Конь с идущим юношей» и «Юноша, берущий коня под уздцы», а на обращенной к Литейному проспекту восточной стороне поставили их временные копии из гипса, окрашенного под бронзу. В 1842 году Клодт изготовил бронзовые скульптуры, но Николай I решил подарить их своему шурину прусскому королю Фридриху Вильгельму IV. Годом позже Клодт отлил новые изваяния, но они простояли на своём месте всего три года и были подарены Николаем королю обеих Сицилий Фердинанду II, в знак благодарности за пышный приём, оказанный им императрице Александре Фёдоровне, и на восточной стороне снова встали гипсовые копии. Сведущие люди утверждали, будто виной всему проклятие сфинксов – дескать, Клодт, недовольный тем, что его композицию не установили напротив Академии художеств, позволил себе нелестное высказывание о сфинксах (не то «уродцами» их назвал, не то как-то хуже), а сфинксы на это обиделись и теперь мстят.
К.Э. Гефтлер. Сфинксы на Набережной Невы. 1894 год
Скульптору всё же удалось «преломить судьбу», но только после того, как вместо копий были изготовлены две новые композиции. В результате на мосту встали четыре разные скульптурные группы, символизирующие процесс укрощения коня человеком. Правильно начинать обзор скульптурного ансамбля с западной стороны, с изображения укротителя, держащего в руках корду (специальный шнур, на котором при выездке держат лошадь). Затем нужно перейти ко второй западной композиции, на которой поверженный укротитель из последних сил удерживает
