слова старейшего приказом, но едва он это предложил, как в глазах у всех драконов загорелось согласие. Ах, мои прекрасные ушедшие братья!.. Кто ещё кроме вас умеет так хорошо понимать друг друга, кто ещё способен на такое единение. Драконы могут достигать такого уровня единомыслия, какое людям и не представить.
— Но почему же вы не попросили Бога послать вам ангела с разъяснениями в самый острый момент духовного кризиса?
— Потому что было не время. Наши братья пали через разум, так что разум был явно непригодным инструментом для того, чтобы удержать себя на краю пропасти. Это понимали все. Так же все поняли, что пришло время включать мозги, чтобы завершить здание вновь отстроенной нами гармонии.
Итак, три дня мы молились. Потом среди нас появился ангел. Только не из высшей иерархии, а самого нижнего чина — девятого. Увидев это, драконы виновато опустили головы, как бы извиняясь перед ангелом. Мы сразу поняли свою ошибку. Драконы столь высокого мнения о своёминтеллекте, что были уверены: если уж даже у нас, таких всемудрых, возникли умственные заморочки, так разрешить их может ангел чиномникак не ниже херувима. А Господь дал нам понять, что даже самыйслабый ангел всё-таки интеллектуально превосходит самого мудрого дракона. Это был урок смирения, не получив которого мы могли так ничего и не понять.
Мы приняли этот урок с благодарностью, виновато склонив головы перед ангелом. И ангел, весь искрившийся любовью к нам, дал нам понять, что счастлив, оказаться в драконьем обществе. Мы ждали богословского трактата, были готовы воспринимать сложные математические выкладки, но ангел неожиданно запел. Сначала очень тихо, потом всё громче. Мелодия его песни была прекрасной, надмирной, космической. А слова… Я даже не поручусь, были ли у этой песни слова, или она вся состояла из одного великого чувства любви к Богу. И почему-то эта ангельская песнь воспринималась, как блистательное интеллектуальное построение. Мы все очень хорошо помнили систему софизмов беса, мы ждали опровержения, мы надеялись, что нам, по-человечески говоря, ткнут пальцем в те ошибки, которые мы не сумели увидеть. Но ангел и не вспоминал про бесовские софизмы, и сейчас, когда мы слышали его исполненный любви и неземной чистоты голос, мы и сами бы удивились, если бы ангел стал пачкать свой разум бесовской мерзостью. Но удивительное дело — в нашем сознании все софизмы беса распались один за другим, голос ангела был словно тихим Божьим ветерком, легко сдувавшим пыль с нашего сознания. При этом ангельская песнь была безусловно высокоинтеллектуальным продуктом, он вовсе не пытался воздействовать на наши чувства, минуя разум. Он обращался именно к разуму, но чувство великой любви к Богу было неотделимо в его песне от ангельской мудрости, стремящейся постичь Бога.
Мы поняли, почему не смогли найти ошибки в рассуждениях беса. Он отвечал на им же поставленные вопросы, причём ставил их некорректно. Эта некорректность была отклонением на микрон, мы её не заметили, потому что анализировали сами доказательства, тогда как надо было для начала проанализировать постановку вопроса.
Ангел поставил те же вопросы с безупречной корректностью, и его мысль, а следом и наша, легко заструилась по Божьему руслу. Мы были поражены тем, как сочетались в ангельской песне красота и интеллектуальность. Это было чисто по-драконьи. Ангел словно улыбался нам: «Пусть все будет, как вы любите».
Когда ангел закончил свою песнь, мы не имели необходимости его благодарить. В глазах всех драконов читалась такая огромная искренняя благодарность, что к этому уже ничего невозможно было добавить. И сам ангел смотрел на нас таким взглядом, как если бы его любовь к драконам во время песни умножилась многократно. Наше взаимное молчание длилось довольно долго, оно и было нашим прощанием. Лишь один золотой дракон спросил, можем ли мы использовать ангельскую песнь во время богослужения? Ангел ответил тихим согласием.
Так в душах драконов был окончательно восстановлен мир. Наши богослужения, дивно украшенные ангельской песнью, стали подготовкой к смерти. К переходу на новый уровень бытия. Постепенно ушли все. Остался я один.
— А как же Иоланда? Ты встретился с ней?
— Один раз, когда она была ещё ребёнком. Девочку занесло туда, откуда ей самостоятельно было не выбраться. Может быть, она и выбралась бы, но я так за неё переживал, что не мог не вмешаться. Драконы никогда не вмешиваются в жизнь людей, этот принцип мы соблюдали неуклонно. Бог создал множество миров не для того, чтобы они объединились в один. Если бы разные существа могли объединиться, так они и жили бы в одном мире. Падшие драконы постоянно лезли к людям, кошмарили их, получая от этого удовольствие, пытались расширить свой арсенал наслаждений чисто человеческими способами, хотя это и глупо, красовались перед людьми в своём неземном величии, больше-то было не перед кем. Так же бесы постоянно лезут к людям, ангелы — никогда, только если по особому Божьему поручению. Соприкосновение двух различных миров разрушительно, бесам и падшим драконам на это совершенно наплевать, они деструктивны по самой своей извращённой природе. Настоящие драконы всегда знали о людях гораздо больше, чем люди о драконах, но мы никогда не вмешивались в жизнь людей, понимая, что такое вмешательство будет неизбежно деструктивно, какие бы благие цели мы перед собой не ставили.
— Но ты вмешался…
— Во-первых, я вынес Иоланду из одного малого мира, внутреннюю гармонию которого было весьма затруднительно разрушить, если учесть, что он состоял из одного человека, причем довольно скверного. Во-вторых, я перенёс её в царство пресвитера Иоанна, которое тоже не относилось к магистральной человеческой истории. А в-третьих, о непересечении драконьего и человеческого миров можно было уже сильно не заботиться, драконьего мира больше не существовало. К тому же тогда, в нашу единственную встречу, я не сказал ей ни слова, так что мы в общем-то и не познакомились. Когда я нёс её на спине, мне очень хотелось приземлиться где-нибудь посреди пустыни и просто поговорить с ней. Рассказать ей о себе, о том, как я впервые увидел её по телевизору, и что это мимолётное видение изменило всю мою жизнь. О том, что нашей встречи я ждал двести лет. Я мог бы спеть ей чудесную песнь драконьей любви, и она оценила бы эту песнь, я знаю. Эта девочка затерялась среди миров и эпох, она могла быть моей и только моей, для этого мне не пришлось бы вмешиваться в реальность, не пришлось бы ломать её судьбу. Я мог бы построить для неё великолепный дворец, подарить ей сколько угодно слуг, наполнить сундуки
