покупая себе трость или перчатки. Вы не наброситесь с кулаками на кондуктора в омнибусе, желающего получить свои четыре пенса за две мили. Вам не станет дурно на благотворительном вечере, когда коробка для денег пойдет по кругу. А вот несчастный сэр Чарльз попадал в такие ситуации регулярно. Как и большинство мужчин в этом злополучном роду. Причем болезнь обострялась с возрастом. В молодости Баскервили почти не проявляли этого своего свойства. В старости они теряли всякий рассудок, когда дело касалось необходимости отдать хотя бы пенни.
— Весьма прискорбно, — Ватсон произнес это без особенного сожаления. Он, не отрываясь, смотрел на каминные угли, уже остывающие, подернувшиеся пеплом.
— Но это еще не все. Баскервили, на свою беду, неудачно пересекли свою мужскую линию с женской, по которой передавалась другая болезнь, не психическая, а всего лишь физическая — слабость сердца, то есть врожденная стенокардия.
— Angina pectoris, — заметил Ватсон. — Ну да, ведь сэр Чарльз умер от сердечного приступа.
— Да, — сказал Холмс. — Вот именно. Вы понимаете, к чему может привести приступ фобии у человека со слабым сердцем? Ну а теперь вспомните обстоятельства дела. Сэр Чарльз систематически занимался благотворительностью и делал разнообразные пожертвования.
— Но, Холмс, зачем, если это было так тягостно?
— Очень просто, мой дорогой друг. Доктор Мортимер назначил сэру Чарльзу подобную практику в качестве лечения. Он исходил из той теории, что небольшой контролируемый приступ болезни снимает на время симптоматику. Клин вышибают клином. Отчасти это оправдывало себя. Конечно, сэру Чарльзу было тяжело, но доктор в таких случаях всегда находился рядом и был готов оказать первую помощь. После подобного приступа фобия на некоторое время отступала…
— И никто ничего не замечал? — не поверил Ватсон.
— Кто как. Местные, конечно, кое-что кумекали. Посторонние думали, что старый сэр излишне впечатлителен. На самом деле у сэра Чарльза, как утверждал доктор Мортимер — и я ему верю, — были стальные нервы. Иначе он не протянул бы так долго. Но однажды он переоценил свои силы, что и привело его к печальному концу. Невольной причиной его смерти стала некая Лаура Лайонс, особа, попавшая в затруднительные обстоятельства. Вы, конечно, помните ее историю. Она попросила у сэра Чарльза небольшую финансовую помощь. Речь шла о незначительной сумме, и старый сэр легкомысленно понадеялся на то, что приступа не будет. Он даже не предупредил доктора Мортимера. В тот роковой вечер он стоял у калитки, ожидая появления Лауры. Томясь в ожидании, он прикидывал в уме обстоятельства, размер суммы, невольно представляя себе, как он подпишет чек, как Лаура Лайонс возьмет его… тут-то и случился приступ. Он внезапно почувствовал дикий страх при мысли о расставании с деньгами. Естественно, он побежал прочь от калитки — тут-то его и накрыл приступ. Две болезни, душевная и телесная, объединившись, убили его.
Ватсон задумался, потом понимающе кивнул головой.
— Наверное, доктор Мортимер не мог себе простить, что упустил пациента, — сказал он задумчиво, употребив врачебное словцо.
— На этот раз вы правы. Потому-то он и принял столь деятельное участие во всем последующем… Его мучило чувство вины. И к тому же страх за молодого сэра Генри, у которого уже начали проявляться все те же зловещие симптомы. Правда, у него приступы наследственной фобии вызывали скорее вспышки ярости, а не страха. Подобную вспышку вы наблюдали во время сцены с ботинком. Надеюсь, теперь вам понятно, почему я тогда так встревожился?
— Ну хорошо, — сказал Ватсон решительно. — Я даже примерно представляю себе ваш дальнейший рассказ. Вы вместе с доктором Мортимером поставили себе целью защитить сэра Генри от пагубных чар жены Стэплтона, при этом спасти самого Стэплтона, а также скрыть от общественности, в том числе и от сэра Генри, обстоятельства смерти сэра Чарльза. Кстати, а кто написал то письмо сэру Генри насчет торфяных болот? Вы или доктор Мортимер?
— Нет, Стэплтон. Он был отчасти посвящен в наши планы, но благородство, в высшей степени свойственное этому замечательному человеку, и здесь сыграло дурную шутку. Как и я, он опасался, что его жена начнет крутить голову молодому баронету… который ему, похоже, нравился. И решил заранее напугать его — дабы сэр Генри пореже появлялся на болотах, то есть вблизи домика Стэплтонов. Трогательно, но очень глупо. Я, разумеется, принял меры. В дальнейшем наш друг исправно играл предписанную ему роль — без особенной охоты, но старательно. На кону было слишком многое.
— Понятно, — сказал Ватсон и решительно налил себе еще. — Я даже догадываюсь, зачем понадобился спектакль с собакой. Это ведь была идея доктора Мортимера? Сильнейшее потрясение, спровоцированный приступ ужаса как средство против наследственной фобии? Клин клином вышибают?
Великий сыщик посмотрел на своего друга с известной толикой уважения.
— Похоже, бренди способствует раскрепощению умственных способностей. Не буду отрицать, идея использовать злополучного пса для того, чтобы напугать сэра Генри до полусмерти, и в самом деле принадлежала доктору. Что ж, этого он добился. Как и места около баронета: если вы помните, врачи его отправили в путешествие, для укрепления нервной системы… Насколько мне известно, эта своеобразная шоковая терапия и впрямь имела положительный эффект: по моим сведениям, с сэром Генри все в порядке. Впрочем, он молод, а проклятие умеет ждать.
— Я все ж не понимаю одного, — продолжил Ватсон, терпеливо дожидавшийся, пока Холмс закончит. — Зачем понадобилось сочинять какую-то «легенду о собаке Баскервилей»?
— В этом-то вся суть дела, Ватсон. Видите ли, о несчастье Баскервилей в Девоншире знали. Ведь наследственный дефект передавался из поколения в поколение. Так вот, среди местных жителей и впрямь бродила легенда о том, что род Баскервилей преследует некое отвратительное существо, нечто вроде призрака, от удушающих объятий которого они умирают. Только это была, конечно, не собака. Как я уже говорил, собаки не живут на торфяных болотах.
Ватсону опять стало неуютно — как будто ему послышался какой-то тихий зловещий звук.
— Интересная штука филология, — внезапно сменил тему Холмс. — Мы, англичане, для именования чего-нибудь гадкого используем слово, обозначающее некую живую тварь. Ее же именем французские апаши называют кошелек, а немецкие карманники — деньги вообще. А русские врачи используют то же слово для обозначения angina pectoris, той самой роковой болезни сэра Чарльза. Не думаю, что наивные девонширские жители знали о таких подробностях, когда складывалась легенда. Во всяком случае, доктор Мортимер легенду знал. Он же и назвал мне отвратительное имя истинного убийцы старого лорда… Его задушила жаба Баскервилей.
— М-м-м, — протянул Ватсон, не зная, что сказать.
— Да. В этом-то и состояла подлинная легенда. Жаба! Призрачная жаба-душительница, проклятие рода! Среди местных до сих пор бытует жаргонное выражение
