class="p1">Больше всего я люблю два пейзажа Ситникова: один — темный, заросший пруд, а за ним суровые ели и золотые поникшие березы, освещенные заходящим солнцем, и другой — холодная голубая река, а по высокому берегу осенний березовый лес.
Кажется, ничего особенного не изобразил художник, а всмотришься в его картины и диву даешься — как он сумел так передать красоту русской природы!..
…Люблю я пышное природы увяданье.
В багрец и в золото одетые леса… —
неожиданно продекламировал звучным грудным голосом Номер Седьмой. — Ясными осенними днями мой отец любил повторять эти слова Пушкина.
Мне вспомнился тот пейзаж реки в Третьяковке. И я увидел из окна музея эту же реку. Только сегодня лес был не золотой, увядающий, как много лет назад, а зеленый, наполненный сиянием солнца.
В комнатах музея было много интересных личных вещей художника — его письменный стол, археологические коллекции, множество самой разнообразной посуды, портреты бабушек и дедушек, старинное оружие… По стенам висели его картины и пейзажи. Я рассеянно оглядывал вещи, мебель. Для меня лично пейзажи на стенах и эта прекрасная окружающая природа, которую художник запечатлел в своих пейзажах, вот что было самое интересное и самое главное в музее и его окрестностях.
Ситников умер после революции. Целая комната в музее была посвящена его занятиям со школьниками: как он учил ребят рисовать в здешней сельской школе, поправлял их неумелые рисунки, как рисовал декорации для школьных спектаклей. Двоих мальчиков даже устроил в Москву, в Художественное училище.
— Такой знаменитый художник и с мальчишками водился, — шепнул мне Женя-близнец.
— Я смотрю, ты, кажется, сам хочешь быть художником? — спросил я его.
— Очень, — признался тот, — только молчок, никому…
Мы окончили осмотр музея, столпились в бывшем кабинете Ситникова.
— Вы нам обещали показать какое-то письмо, — не утерпела Люся.
— Сперва покажу одну книгу, — ответил Номер Седьмой.
Он неторопливо подошел к огромному книжному шкафу, отпер его и достал небольшой толстый томик в синем переплете:
«Указатель селений и жителей уездов Московской губернии — 1852 год».
Я перелистал книгу. Она была разделена на главы. Сколько уездов, столько и глав. В каждой главе списки: «Особы, проживающие в городе и в уезде». По городам — список чиновников, купцов, по уездам — список селений, сколько в каждой деревне душ мужского пола (женщины, очевидно, не считались), а также фамилия, имя, отчество и чин помещика, который владел этими мужскими душами.
— Неинтересная книга, — заметил Володя.
— Я считаю, для наших поисков она не понадобится, — самоуверенно заявил Витя Большой.
— Берите, берите — пригодится, — улыбнулся Номер Седьмой. — Вы изыскатели, почти что историки, а это справочник, тут есть Любецкий уезд. Только с условием: кончите изыскания — успешно ли, нет ли, — мне книгу обратно по почте. А теперь слушайте… — Он вынул из того же книжного шкафа папку и достал оттуда пожелтевший листок бумаги. — Письмо моего отца моей матери, посланное им из города Любца летом 1901 года.
Старичок надел очки и начал:
— «Бесценный друг мой, дорогая Настенька! Наконец попал я в славный Город Любец. Город старинный, с белокаменным кремлем…»
Далее следовали подробные описания достопримечательностей кремля и города и рассказ О том, как художник остановился в гостинице.
— «…Побеседовав с полчасика с любезным хозяином гостиницы, —
продолжал читать Номер Седьмой, —
узнал я от него, что много любопытных старинных вещей хранится у некоей госпожи Чистозвоновой, здешней купчихи, владелицы богатейшего имения и бутылочного завода.
Я тотчас же отправился пешком. По дороге увидел кирпичные трехэтажные корпуса, называемые казармами. Оказывается, в них весьма скученно жили мастеровые бутылочного завода, по два и по три семейства в каждой комнате.
Печальное зрелище являли бесчисленные дети, роющиеся в дорожной пыли. Я не преминул отметить их весьма тощее, вроде лягушиного, телосложение и грязные лохмотья их одежды. Взрослые мастеровые — мужчины, женщины — попадались все худые, чахоточные, одежонка их была в заплатах и дырьях, видно в жару стеклянных печей прожженная.
Поднялся я по ступенькам дворца, принадлежащего госпоже Чистозвоновой. Вышел навстречу лакей в голубой с серебряными галунами ливрее, с пышными усами на надутой физиономии.
Долго я пытался втолковать ему, что мне требуется видеть госпожу Чистозвонову. Наконец он отправился и в скором времени возвратился, низко мне кланяется и говорит:
«Барыня вас очень просят».
Прошел я пять комнат, а в шестой, представь себе, дорогая Настенька, сидит в кресле не старая еще женщина, да такая пышная, розовая, рыхлая, словно твой именинный пирог. Ручку мне протянула, а на пальцах всё кольца с драгоценными каменьями сверкают. Я ручку поцеловал, ножкой шаркнул. Да вот конфуз: от сапогов моих пыль так облачком и кверху.
«Что вам угодно? — спрашивает. — Не желаете ли кофею?» Я объяснил — дескать, стариной интересуюсь.
Она и отвечает:
«Вы сперва кофею откушайте, а потом пожалуйте, я вам всё сама покажу».
Тот усатый лакей принес нам кофею в чашечках фарфоровых размером с наперсток и ей наперед чашечку поставил. Как она зашипит:
«Болван! Разве ты не знаешь? Сперва гостю подавать надо!»
Лакей только поклонился низенько да уйти заторопился.
И тут совершил я великую оплошность — полез в карман за платком да уронил его на ковер, хотел было нагнуться — поднять, а барыня меня за руку: «Подождите».
Я испугался: почему «подождите»?
Взяла она со стола серебряный колокольчик и позвонила. Лакей чуть не бегом прибежал…
Барыня пальчиком ему мой платок показала и говорит: «Подними и подай господину».
Я рот разинул. Вот, думаю, так барыня! Поважнее царицы. А девчонкой небось у прежних господ Загвоздецких по пыли босиком бегала…
Долго меня водила барыня по залам. Прекрасных вещей у нее во дворце действительно множество. Особенно примечателен старинный хрусталь, но лучше всего одна картина — натюрморт.
И на все мои вопросы: «Что это за вещь?», «Откуда?» — барыня отвечала:
«Не знаю, после господ Загвоздецких досталась»…
С досадой спрашивал я себя мысленно: «Ну на что тебе, толстухе, вся эта драгоценная старина, этот поразительной красоты неизвестный натюрморт, когда ничегошеньки ты ни в чем не разбираешься!»
Так и ушел я от нее ни с чем»…
