— Вы правы, — говорю я.
— Нам надо почаще общаться, — говорит он. — Как насчет того, чтобы ты вечером иногда заходил ко мне?
— С удовольствием, господин доктор!
Если хотя бы один раз, господи милосердный, если бы хотя бы один-единственный раз мой отец так поговорил со мной!
— Видишь ли, поскольку любое дело можно сделать хорошо лишь на шестьдесят — максимум на семьдесят процентов, я взвалил на себя еще и трудных детей.
— Так сказать, алиби для самого себя.
— Да, алиби, — говорит он неожиданно резко и встает. — На сегодня хватит, Оливер. Ах, да — еще одно: ты, конечно, должен будешь отогнать отсюда свою машину. Во Фридхайме есть гараж. Там ее и поставишь. Здесь у учеников нет машин. Так что и тебе не положено. Это ведь понятно, не так ли? Ты должен это правильно понять, коль скоро так много размышлял о равновесии и справедливости.
Что тут возразишь? Сначала я хотел было обнаглеть. Но вместо этого говорю:
— Ясно, господин доктор, завтра я отгоню машину.
— Твои вещи уже в «Родниках». Можешь туда ехать.
— Я буду жить в «Родниках»?
— Но об этом я писал твоему отцу, не так ли?
— Да, но…
— Что «но»?
— Но я недавно разговаривал с Ханзи, который тоже живет в «Родниках». Это же дом для маленьких мальчиков.
— Да, — говорит он. — Именно поэтому ты и будешь жить там. Видишь ли, у нас принято, что в домах малышей всегда живет несколько больших детей. Они в случае чего могут помочь воспитателю. Могут смотреть за маленькими. Для этого мы, конечно, очень тщательно подбираем больших. В этом году мы отобрали тебя.
— Еще меня не зная.
— Я сделал свой выбор, когда узнал, что ты вылетел из пяти интернатов.
— Господин доктор, — говорю я, — вы умнейший человек из всех, кого я знаю.
— С этим обстоит терпимо, — отвечает он. — Очень мило с твоей стороны, что и ты так считаешь. Но скажи, как ты пришел к такому заключению?
— Это проще пареной репы. Поручая мне присматривать за малышами, вы заставляете меня взять определенные обязательства.
— Какие? — лицемерно интересуется он.
— Ну, вести себя прилично… быть примером… и… и… ну, вы сами знаете, какие!
— Оливер, — говорит он, — я должен вернуть тебе комплимент. Ты самый умный юноша, которого я когда-либо встречал.
— Но трудный.
— Ты же знаешь, что я таких особенно люблю.
— Поживем — увидим, надолго ли хватит вашей любви, — говорю я.
— У тебя есть слабости. Как и у каждого. И у меня в том числе. И у фройляйн Хильденбрандт тоже. Я не люблю иметь дело с людьми, у которых нет недостатков. В людях без недостатков есть нечто нечеловеческое. Скажи сам, какая у тебя главная слабость?
— Девушки.
— Девушки, значит, — бормочет этот странный педагог. — В твоем возрасте скоро будут и женщины. Ты пьешь?
— Немножко.
— Езжай сейчас в «Родники». Доложи о себе воспитателю. Его фамилия Хертерих. Он у нас тоже новичок, как и ты. Твоя комната на втором этаже. В ней живут еще двое больших мальчиков, их зовут Вольфганг Хартунг и Ной Гольдмунд. Это старые, неразлучные друзья. Отца Вольфганга повесили в 1947 году американцы. Как военного преступника. Он бесчинствовал в Польше.
— А Ной?
— Ной еврей. Когда нацисты забрали его родителей, Ноя приютили и спрятали друзья. Ему был тогда всего один год. Он совсем не помнит родителей. И Вольфганг, кстати, тоже. Ему было всего три, когда казнили отца. Мать еще раньше покончила с собой. За обоих мальчиков сейчас платят их родственники. Родственники Ноя живут в Лондоне.
— И эти двое — друзья?
— Самые лучшие, каких только можно себе представить. И тут нет ничего странного.
— Ничего странного?
— Смотри! Отец Вольфганга был у нацистов большой шишкой. На уроках истории о нем постоянно заходит речь. У нас весьма радикальный учитель истории, который три года отсидел в концлагере.
— Представляю, как это приятно Вольфгангу, — говорю я.
— Вот именно. Никто не хотел с ним водиться, когда стало известно, что натворил его отец. Никто, кроме Ноя. Ной сказал: «Разве может Вольфганг отвечать за своего отца?»
Это мне нужно запомнить. Может ли мальчишка отвечать за своего отца? Например, могу ли я… Впрочем, нет — не нужно, не нужно об этом думать.
— А потом Ной сказал Вольфгангу: «Твоих родителей нет в живых и моих родителей нет в живых, и мы оба здесь ни при чем. Хочешь стать моим братом?» Брат у нас это…
— Я знаю. У меня у самого уже есть брат.
— Кто?
— Маленький Ханзи. Он меня об этом попросил. Перед моим приходом к вам.
— Это хорошо, — говорит долговязый шеф, потирая руки, — это меня радует, Оливер. Правда, меня это радует!
18
— Нет, он не женат, — говорит фройляйн Хильденбрандт.
Она сидит рядом со мной в машине. Я отвожу ее домой. Она попросила меня об этом, когда я вышел от шефа («Это было бы так любезно с вашей стороны, Оливер. Дело в том, что в темноте я не очень хорошо вижу»). Мы едем под гору во Фридхайм. Там, сказала мне старая дама, она снимает комнату. Очень уютную комнату у трактирщика с трактирщицей, очень милых людей. Над трактиром.
— Знаете, — продолжает фройляйн Хильденбрандт, в то время как мы едем по темному лесу, — он, бедняга, прошел всю войну. И в самом конце ему не повезло.
— Его ранило?
— Да, и очень тяжело. У него… У него никогда не будет детей.
Я молчу.
— Многие ученики знают об этом, не представляю — откуда. Никто никогда не позволил себе по этому поводу пошлости или глупой шутки. Все дети любят шефа.
— Могу себе представить.
— А знаете, за что? Не за то, что он свой парень и говорит с ними их языком. Нет! Главное, говорят они, что он всегда справедлив. Дети это очень тонко чувствуют. Потом, когда они вырастают, то, к сожалению, утрачивают эту способность. Но ничто так не впечатляет детей, как справедливость.
И опять лесные звуки, древние деревья, причудливые тени, крохотная косуля, в испуге застывшая на обочине, и заяц, который бежит перед машиной до тех пор, пока я не выключаю фары.
Приблизительно десять минут занимает дорога до Фридхайма. В течение этих десяти минут фройляйн Хильденбрандт рассказывает мне о детях, с которыми мне предстоит познакомиться: индусах, японцах, американцах, шведах, поляках, о большом мальчике Ное и маленькой бразильской девочке Чичите.
Когда-то я читал один роман. Он назывался «Люди из гостиницы». Теперь, слушая ее, я начинаю казаться себе одним из них. Одним из людей, попавших в гранд-отель, где постояльцы — дети.
