А если нужны еще какие-то доказательства, так ведь есть Уильям. Теперь он неразлучный спутник Джеймса. Разве найдется человек, который стал бы постоянно показываться на людях с собакой вроде Уильяма, не будь у него веской причины питать к ней величайшую благодарность? Если бы их не соединило какое-то всеобязывающее и нетленное воспоминание? Думаю, что нет. Сам я, когда замечаю идущего мне навстречу Уильяма, быстро перехожу на другую сторону улицы и разглядываю какую-нибудь витрину, пока пес не скроется из вида. Я отнюдь не сноб, но не могу рисковать моим положением в свете, не могу допустить, чтобы кто-нибудь увидел, как я беседую с этим собачьим конгломератом.
И такая предосторожность отнюдь не напрасна. Есть в Уильяме эдакое бесстыдное неуважение к классовым различиям, заставляющее вспомнить худшие эксцессы Великой французской революции. Я вот этими глазами видел, как он пожевал мопса, принадлежащего баронессе с наследственным титулом, пожевал его вблизи статуи Ахиллеса, всего в нескольких шагах от Марбл-Арч.[3]
И тем не менее Джеймс ежедневно гуляет с ним по Пиккадилли. Это, бесспорно, что-нибудь да значит!
Муллинеровский «Взбодритель»
Деревенское хоровое общество поставило «Колдуна» Гилберта и Салливена для очередного сбора средств на церковный орган, и, когда мы сидели у окна «Отдыха удильщика», покуривая трубки, по улочке мимо нас повалила толпа расходившихся зрителей. До наших ушей доносились обрывки куплетов, и мистер Муллинер принялся подпевать вполголоса.
— Ах, помню, что бле-е-едным и ю-у-у-ным я младшим священником был, — выводил мистер Муллинер тем посапывающим голосом, какой певцы-любители приберегают для старинных опусов. — Поразительно, — добавил он своим обычным тоном, — как изменяется мода даже на священников. В наши дни бледные и юные младшие священники практически перевелись.
— Совершенно справедливо, — согласился я. — В подавляющем большинстве это дюжие молодчики, чемпионы по гребле в своих колледжах. По-моему, бледного и юного младшего священника мне не довелось встретить ни разу.
— Мне кажется, вы не знакомы с моим племянником Августином?
— Не имел удовольствия.
— Описание, даваемое в этих куплетах, удивительно ему подошло бы. Вам, разумеется, интересно узнать побольше о моем племяннике Августине.
В то время, о котором я говорю (начал мистер Муллинер), мой племянник Августин был младшим священником, очень юным и чрезвычайно бледным. В отрочестве его сила уходила в рост, и у меня есть основания полагать, что в богословском колледже некоторые наиболее необузданные натуры помыкали им. Во всяком случае, когда он обосновался в Нижнем Брискетте-на-Мусоре в качестве помощника приходского священника преподобного Стэнли Брендона, второго такого кроткого и скромного блюстителя душ вы бы не отыскали на расстоянии дневного перехода. У него были льняные волосы, испуганные голубые глаза, а манерой держаться он походил на благочестивую, но робкую треску. Короче говоря, он был именно тем образчиком младшего священника, какой, видимо, столь часто встречался в восьмидесятых годах прошлого века, или когда там Гилберт писал либретто «Колдуна».
Характер его непосредственного начальника мало чем, а вернее, и вовсе ничем не способствовал тому, чтобы он мог преодолеть свою врожденную робость. Преподобный Стэнли Брендон был крупным, мускулистым субъектом с бешеным нравом, и его красное лицо вкупе с недобро посверкивающими глазками запугало бы даже самого искушенного младшего священника. В Кембридже преподобный Стэнли Брендон боксировал в тяжелом весе и во время обсуждения приходских дел, насколько я понял со слов Августина, казалось, всегда был готов прибегнуть к доводам, обеспечившим ему блестящий успех на ринге. Помнится, Августин поведал мне, как однажды, когда он осмелился высказать критическое замечание касательно украшения церкви ко Дню урожая, у него тотчас возникло ощущение, что он вот-вот получит хук правой в подбородок. Речь же шла о сущем пустяке: будет ли тыква лучше смотреться в апсиде или на хорах, если не ошибаюсь, и все-таки несколько секунд казалось, что вот-вот прольется кровь.
Таков был преподобный Стэнли Брендон. И тем не менее именно дочери столь внушительного субъекта осмелился отдать свое сердце Августин Муллинер. Поистине купидон превращает всех нас в героев.
Джейн была очень милой девушкой и полюбила Августина не меньше, чем он ее. Но поскольку у обоих равно недоставало духа пойти к ее отцу и поставить его в известность о положении дел, они были вынуждены встречаться тайно. Это мучило Августина, который, подобно всем Муллинерам, любил правду и не терпел обмана в какой бы то ни было форме. И как-то вечером, когда они прохаживались между лавровыми кустами в глубине сада при церковном доме, он восстал.
— Моя дражайшая Джейн, — сказал Августин, — я долее не в силах сносить это утаивание. Я немедля пойду в дом и попрошу вашей руки у вашего отца.
Джейн побледнела и уцепилась за его локоть. У нее не было ни малейших сомнений, что, попытавшись привести в исполнение этот безумный план, получит он там не ее руку, а ногу ее отца.
— Нет, нет, Августин! Ни в коем случае!
— Но, милая, это же единственный достойный образ действий.
— Только не сейчас. Молю тебя, не сейчас!
— Но почему?
— Потому что папа в ужасном настроении. Он только что получил письмо от епископа с выговором за излишества золотой вышивки на облачении, и это его ужасно расстроило. Видишь ли, он учился с епископом в школе и никак не может забыть об этом. За обедом он сказал, что покажет этому сопляку, Носатому Бикертону, если тот думает, будто может им командовать.
— А епископ приедет завтра на конфирмацию! — ахнул Августин.
— Да. И я ужасно боюсь, что они поссорятся. Так жаль, что папа получил приход в епархии своего однокашника. Он не может забыть, как однажды дал ему в глаз, когда тот пролил чернила на его воротничок. Каково теперь папе признавать над собой духовную власть такого епископа. Так ты не пойдешь к нему сегодня и ничего не скажешь?
— Ни в коем случае, — заверил ее Августин с легкой дрожью.
— И не забудешь, когда вернешься домой, подержать ноги в горячей воде с горчицей? Трава такая сырая от росы!
— Непременно, любимая.
