Молодые люди посмотрели вслед торопливым шагом уходившему к запруде мельнику и направились следом за мастером в пекарню.
Войдя в домик, Платон открыл заслонку печи и чрезвычайно бережно достал оттуда теплую стеклянную посудину, в которой уже не маленьким комочком, а огромной массивной горой, словно свежеиспеченный хлеб, возвышалась густая желеобразная масса. Мастер поставил перед удивленными Йошкой и Катаринкой на стол посудину и осторожно ткнул ее прямо в центр пальцем. Желеобразная масса неожиданно откликнулась, заколыхавшись и словно бы задышав при этом.
— Вот это да! — тихо прошептал крайне удивленный юноша, во все глаза глядя на живую субстанцию Великого Делания.
Катаринка дотронулась и нежно погладила верхний край массы, выпиравший из стеклянной посудины. Масса заурчала откуда-то изнутри посудины и запыхтела.
— Смотри-ка! — воскликнул пан Платон. — Ты, дитя мое, ей понравилась!
Травница, чрезвычайно довольная собой, задорно улыбнулась и направилась к метле, оставленной у входа в пекарню и висевшей над землей в половину человеческого роста. Йошка вышел провожать возлюбленную.
— Спасибо за полет, — сказал он. — Никогда в жизни не думал, что полечу по небу.
— Спасибо тебе, — неожиданно поблагодарила его непонятно за что Катаринка и, немного помедлив, чмокнула юношу в ставшую мгновенно пунцовой щеку.
Травница уселась поудобнее на метлу и, прощально помахав рукою, взмыла в воздух. Уже и след ее давно простыл, а сама Катаринка превратилась в малюсенькую точку в ночном небе, освещаемая серебристым светом луны, а Йошка все стоял и махал на прощание. Платон, который успел аккуратно завернуть посудину в белоснежное полотенце, вышел из пекарни и приглашающе кивнул головой юноше.
— Нам пора, — сказал он. — Делание не ждет. У нас впереди еще половина пути. А уже и заря всходит на горизонте, — кивнул он на восток, где верхушки гор уже алели зарей нового дня. — Пора нам заняться четвертым днем Великого Делания.
И учитель с учеником, подхватившим у пана Платона завернутую в полотенце посудину, бодро зашагали в сторону постоялого двора.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой говорится о принципах дистилляции, совершаемой пивоваром, рассказывается о второй истории гримуара, а также в сей главе открывается тайна: почему местное пиво обладает странным привкусомУтро нового дня застало королевских следователей в трактире. Йошка и Платон сидели за отдельным столом и степенно попивали благородный заморский напиток, именуемый кофе. Для юноши сие питие было в диковинку, а потому он пробовал кофе осторожно, как обычно дети пробуют только что подогретое кухаркой на печи молоко, старательно дуя на него сложенными в трубочку губами и обхватив кружку обеими руками. Мастеру же, судя по всему, кофе был не впервой, так как он частенько приглашался чешским королем Рудольфом и во дворец для длительных ученых бесед, а там, как всем было известно, кофе подавали запросто. Пан Паливец, казалось бы, хотел нынче превзойти самого себя в том внимании, которое он оказывал своим высоким гостям, прибывшим из самой Златой Праги. Он так суетился вокруг стола, что в конце концов это надоело обычно спокойному, но ныне явно не выспавшемуся мастеру, который попросил трактирщика не беспокоиться об их, Йошкином и Платоновом, удовольствии, а обратить внимание на других постояльцев.
После завтрака пан Платон Пражский, по своему обыкновению, закурил трубочку, пуская в потолок клубы ароматного дыма, от которых обычно у всех окружающих на душе делалось легко. Йошка тут же пристроился рядом с учителем и потребовал разъяснений вчерашней ночи.
— У меня такое чувство, что все происшедшее вчера только снилось мне, — поделился он, отхватывая, по своему обыкновению, от куска хлеба вкусный мякиш и отправляя его в рот. — И полет по небу на метле, и водяной. Это лишь сказка, приснившаяся мне этой ночью. На самом деле мы с вами, учитель, закончили у мельника третий этап Великого Делания и отправились обратно на постоялый двор, где отужинали в трактире и улеглись преспокойно спать.
Уж не знаю, драгоценный Читатель, думал ли так на самом деле юноша, или же ему хотелось каких-то объяснений от мастера, но только и Платон Пражский повел необычный разговор, полностью согласившись с учеником.
— Конечно, все это тебе только приснилось, — подтвердил он, со значением кивая головой. — Абсолютно все. На самом же деле ты и сейчас спишь.
— Как так? — изумился Йошка.
— А вот так! — развел руками пан Платон, с благодарностью принимая от трактирщика кружку с пивом. — Благодарю вас, пан Паливец, вы очень любезны. Кстати, не могли бы вы нас рассудить, — остановил он трактирщика, собиравшегося было уйти, дабы не мешать мудрой беседе королевских следователей.
— Чем я могу помочь? — изумился пан Паливец, подсаживаясь к столу. — У меня и образования-то нету.
— Тут не в образовании дело, — заметил мастер. — Ну-ну, не прибедняйтесь, пан Паливец. Лучше скажите, считаете ли вы все, что связано с Королевским искусством, плодом воображения?
Трактирщик задумчиво почесал голову:
— Вообще-то все, что с нами происходит в реальной, так сказать, жизни, а уж тем более такое великое событие, как трансмутация, мы не должны воспринимать буквально, — мудро заметил он. — Возможно, что вы сейчас не занимаетесь Великим Деланием, а совершаете совсем иное.
У юноши даже челюсть отвалилась от того, что он услышал из уст трактирщика.
— То есть как не воспринимать буквально? А что мы тогда делаем? — спросил он, ошеломленный неожиданно выдвинутой теорией.
— Возможно, вы, уважаемый пан Йозеф, и вы, достопочтенный пан Платон, в данный момент занимаетесь трансмутацией не первичной материи, а чего-то другого.
При пане Платоне, который собирался после завтрака идти к пивовару, лежал на лавке завернутый в чистое полотенце стеклянный сосуд с живой массой, которая изредка выпускала из-под полотенца вздохи и вообще вела себя самым что ни на есть странным образом. Йошка осторожно приоткрыл полотенце, взяв его за угол двумя пальцами, и заглянул в стеклянную посудину. Да, масса и вправду была удивительной, не похожей ни на что, ранее виденное учеником пана Платона.
— А что мы трансмутируем? — спросил он у трактирщика. — Что это за масса?
Пан Паливец многозначительно пожал плечами. Йошка совершенно запутался, а потому мастер поспешил прийти к нему на помощь, пояснив:
— Уважаемый пан Паливец имеет в виду не то, что лежит в посудине. Он имеет в виду вообще Делание. Возможно, это можем быть даже мы с тобою, — изрек он.
Удивлению Йошки не было предела. Он бегло оглядел себя и, не найдя никаких изменений в своем теле, решил, что просто мастер и трактирщик над ним подшучивают. Юноша уже хотел было сказать что-нибудь смешное в ответ, как в зал трактира вошел толстый, почти такой же толстый, как и пан Паливец, мужчина в красивой одежде и в большом кожаном фартуке с нашитой пивной кружкой, из которой валила, вытекая по стенкам, добрая пена. Фартук указывал на принадлежность толстяка к ремесленному цеху пивоваров. Оглядевшись и заметив сидевших за отдельным столом королевских следователей, пивовар направился прямиком к ним. Подойдя к столу, он с уважением поклонился пану Платону, затем кивнул Йошке и хлопнул по-товарищески трактирщика по плечу:
