Еще в их первое лето в клубе — а в Крандейле, соответственно, второе, — он жаловался, что все как-то странно на него смотрят, но Стефани тогда не верила. Точнее, она решила, что он говорит про женщин, — ну что поделаешь, конечно смотрят, он же сидит у бассейна в одних плавках, поигрывает коричневыми рельефными мышцами, еще и глаза черные, широко расставленные. Помнится, она даже съехидничала: «С каких это пор ты стал таким стеснительным?»
Но Бенни имел в виду другое, и Стефани вскоре тоже почувствовала: стоит ее мужу появиться, как в воздухе повисает легкое облачко неуверенности. Сам Бенни как будто относился к этому спокойно; он давно уже привык к вопросу «Что это за фамилия — Салазар?», домыслы по поводу его национальной и расовой принадлежности его не трогали, и к тому же он умел так обаять окружающих, особенно женщин, что скепсис и недоверие легко развеивались.
Где-то в середине этого второго лета, на очередном коктейле, устроенном все тем же инвестиционным фондом, они вместе с Кати и Клеем («Клеем Канцелярским», как Бенни и Стефани называли его между собой) стояли в группе гостей посреди террасы: всем хотелось послушать, что скажет Билл Дафф — местный конгрессмен, прибывший на коктейль прямо с заседания Совета по внешним сношениям. Заседание посвящалось присутствию Аль-Каиды в Нью-Йорке и примыкающих к нему населенных пунктах. В некоторых, особенно далеких от центра округах, доверительно сообщил Билл, действуют агенты, и не исключено, что они каким-то образом связаны между собой (тут Стефани заметила, как белесые брови Клея неожиданно вскинулись, а голова дернулась, словно ему в ухо попала вода), однако вопрос в том, достаточно ли прочны их связи с материнской организацией, а то ведь — Билл хохотнул — каждый уборщик, которому якобы недоплатили, готов кричать, что он «Аль-Каида», но если он не прошел обучение, если это бунтарь-одиночка без гроша за душой, без поддержки (Клей опять дернул головой и скосил глаза вправо, где стоял Бенни), то какой нам смысл тратить время и деньги…
Билл замялся и умолк посередине фразы. Тут же кто-то перевел разговор на другое, Бенни взял Стефани под руку, и они двинулись дальше. Взгляд у него был безмятежный, чуть ли не сонный, но у Стефани на запястье остались синяки от его пальцев.
Побыв еще немного, они ушли. Дома Бенни заплатил девушке, которая присматривала за Крисом (девушке было шестнадцать, Крис ее звал Вертушкой), и отвез ее домой. Вернулся быстро, Стефани еще даже не начала поглядывать на часы и задумываться о прелестях шестнадцатилетней Вертушки. Войдя в дом, щелкнул тумблером — включил охранную сигнализацию; поднимаясь по лестнице, он уже с трудом сдерживал ярость — взлетевшая впереди него кошка Сильфа в страхе метнулась в спальню, под кровать; Стефани, наоборот, выскочила из спальни навстречу мужу.
— Какого хрена я тут делаю? — орал он.
— Чш-ш-ш! Разбудишь Криса.
— Нет, ты слышала? Это паноптикум!..
— Ну, мерзость, согласна, — сказала она. — Но Клей, он же просто…
— Ты — их защищаешь?!
— Нет, конечно. Но Клей…
— Ага, Клей мерзавец, а остальные — невинные овечки? Не понимают его вонючих намеков?
Понимают, думала Стефани про себя. Но она не хотела, чтобы Бенни так думал.
— Ну, знаешь, это уже паранойя. Даже Кати говорит…
— Ты опять?!
Он стоял, сжав кулаки, на площадке перед лестницей. Шагнув, Стефани обвила его обеими руками, и он вдруг обмяк — она чуть не осела под его весом. Они стояли в обнимку долго, пока он не пришел в себя и дыхание не выровнялось. Потом Стефани тихо сказала:
— Давай уедем отсюда.
Бенни вздрогнул, отшатнулся.
— Я серьезно, — сказала она. — Эти люди мне никто, чихала я на них. Это же был эксперимент, так? Переехать в пригород?
Бенни молчал, оглядывался. Вот пол — паркет розового дерева, по которому он сам ползал на четвереньках, шлифовал вручную каждую дощечку (такую тонкую работу никому нельзя доверять, только напортачат); вот окошки в двери их спальни — они были варварски закрашены, он корпел над ними несколько недель, отскабливал лезвием слой за слоем, и отскоблил; ниши в стене вдоль лестницы — кому рассказать, сколько он мучился над их оформлением, не поверят: подбирал фигурки, потом регулировал подсветку, все своими руками, естественно, отец же у него был электрик.
— Пошли они все, — буркнул он. — Пускай сами переезжают. Это мой дом.
— Прекрасно. Но если вдруг передумаешь, то я готова. В любой момент. Завтра. Через месяц. Через год.
— Нет, — сказал Бенни. — Я хочу здесь умереть.
— Ни фига себе, — пробормотала Стефани, и тут обоих разобрал такой смех, что они еле держались на ногах, складывались пополам, махали друг на друга руками, но не могли остановиться.
Так они остались в Крандейле. Теперь по утрам, когда Стефани переодевалась в свое теннисное платьице, Бенни спрашивал:
— Пошла к своим фашистам?
Он, понятно, хотел, чтобы Стефани не ходила на корт и вообще не здоровалась с женой этого дебила Клея, но у Стефани на этот счет были свои соображения. Раз уж они выбрали пригород, в котором вся жизнь крутится вокруг одного вонючего клуба, то чего ради она будет портить отношения с той, которая может ввести ее в этот клуб как к себе домой? Стефани совершенно не улыбалась перспектива стать отщепенкой — как Норин, их соседка справа, дамочка со странностями, у которой всегда темные очки на пол-лица и руки трясутся — наверное, от успокоительных. У Норин трое детей, все хорошенькие и смышленые, но все равно никто из соседок с ней не разговаривает, и она ходит везде одна. Как привидение. Нет уж, спасибо, думала Стефани.
Осенью, когда похолодало, они с Кати стали встречаться на корте днем, что Стефани вполне устраивало: когда Бенни на работе, можно хоть спокойно переодеться. А с тех пор, как она начала подрабатывать в пиар-агентстве у Ла Долл и могла назначать клиентам встречи в Манхэттене в любое удобное время, все еще упростилось. Стефани не то чтобы обманывала Бенни — всего лишь немного недоговаривала, как бы старалась лишний раз его не огорчать. Если он спрашивал, играла она сегодня или нет, она всегда говорила правду. Да и в конце концов, разве он сам не обманывал ее годами? И с какой стати она должна выкладывать ему все как на духу?
III
Следующей весной к ним переехал брат Стефани, Джулс, которого только что освободили условно-досрочно. Его не было пять лет, первый год он дожидался судебного процесса в тюрьме Райкерс-Айленд, а после того, как обвинение в попытке изнасилования Китти Джексон было снято (по просьбе самой Китти Джексон), сидел еще четыре года в Аттике, осужденный за похищение человека и физическое насилие при отягчающих обстоятельствах — полный абсурд, учитывая, что юная звезда экрана пошла с ним в Центральный парк по собственной воле и не получила в итоге ни единой царапины. Достаточно сказать, что на суде Китти выступала в качестве свидетеля защиты. Но окружной прокурор убедил присяжных, что такое поведение потерпевшей — чуть ли не вариант стокгольмского синдрома. «Тот факт, что жертва пытается оправдать своего насильника, — вещал он в суде, — лишь доказывает серьезность нанесенной ей травмы». Стефани просидела в зале весь процесс, десять долгих мучительных дней, и все эти десять дней старалась жизнерадостно улыбаться.
