стояла у большого, похожего на танк джипа и махала ей рукой, приглашая в машину.
— Тебе куда? — уже устроившись на переднем сиденье, спросила Вера.
— Домой.
— Ну и садись, мы… — Вера осеклась, — Олег тебя подвезет. — Она зло посмотрела на мужа. — Ты ведь подвезешь Сашу?
— Что за вопрос, сочту за честь.
По дороге Олег несколько раз пытался заговорить с Верой, но она упорно молчала. Пришлось Саше, не вдаваясь в подробности, объяснять, как и почему они оказались запертыми на складе. «Да, — вспомнила Саша слова матери, — как жаль, что мы не можем посмотреть на себя со стороны. Невооруженным глазом видно, что люди любят друг друга… и что? Вместо того чтобы поговорить… Интересно, как бы я себя повела на месте Веры?» Она вынуждена была признать, что ответа на собственный же вопрос у нее нет.
Еще из машины Саша увидела мать, она выгуливала их пса. Три дня назад Андрей подобрал его на улице и принес в дом. Саша с Галиной Васильевной были категорически против. Но сын настоял, дал ему кличку Бемоль, на которую пес мгновенно отреагировал, и теперь он два раза в день выгуливал новых хозяев. Чаще, конечно, Бемоль выгуливал Галину Васильевну.
— Пойдемте, — предложила Саша, — я вас с мамой познакомлю. — Она первой вышла из машины. — Мама, мам! Мы должны срочно позвонить этой женщине-адвокату и отказаться от ее услуг!
— Я это уже сделала.
Подошли Олег и Вера. У обоих был понурый вид.
— Познакомься, мама, это мои новые друзья. Они подвезли меня на машине.
— Друзья, — неприветливо добавила Вера, — с которыми ваша дочь собирается судиться.
— Здравствуйте, Вера, я вас узнала. А это ваш муж?
— Б.у., бывший в употреблении.
— Не слушайте ее. Я — настоящий… и будущий. А твои подколки меня ничуть не задевают.
— Ты не слишком многословен для первого знакомства?
— Галина Васильевна, — Олег внимательно, будто пытаясь что-то вспомнить, посмотрел на нее, — простите, я не мог вас где-то видеть? Мне кажется, что…
— Вы видели меня у церкви Николы в Хамовниках. Милостыню еще хотели подать.
— Ради бога, простите, я ведь не знал…
— Ну что вы, помогать бедным — достойное занятие.
— Послушайте, — Олег почувствовал себя неловко, ему захотелось как-то загладить свою вину, — Галина Васильевна, не сочтите за бестактность, но позвольте дать вам совет: впредь при выборе адвоката будьте осторожны. Прежде всего надо прислушиваться к рекомендациям людей, которым вы действительно верите.
Галина Васильевна с сомнением покачала головой.
— Не знаю, есть ли теперь в этом смысл?
— Есть один человек, безусловно порядочный, настоящий профессионал…
— Ты с ума сошел, — перебила его Вера, — найдешь Галине Васильевне хорошего адвоката, и мы проиграем процесс.
Из дневника Владимира Иваницкого
Сегодня приснился сон. Довольно противный. Я прям как мадам Петухова: «Ипполит, я видела сон». Ну да ладно. В общем, иду я по Парижу. Точно знаю, что Париж, но ничего вокруг не узнаю. Иду к кому-то в гости. По узкой улочке скольжу мимо домов, двери либо заколочены досками, либо закрыты на металлические засовы огромными тяжелыми замками. И вдруг вижу — открытая дверь. В прихожей горит старинная масляная лампа. Вхожу — и понимаю, что это мой дом. Только он совсем пустой — ни мебели, ни картин. У нас в парижской квартире много было картин: отца, матери, наших друзей. Прохожу по коридору первого этажа, ступаю тихо-тихо, но шаги громко резонируют в пустом пространстве помещения. Подхожу к лестнице и вижу, что эмалей тоже нет. Сквозь витраж на дубовые перила падает лунный свет, он цветными пятнами ложится на ступени, образуя замысловатые узоры. Я любуюсь этой красотой, при этом понимаю, что такого быть не может: за домом высокие каштаны, которые не пропускают лунный свет. Но меня это не удивляет. Удивляет по-прежнему отсутствие картин. Я стою на площадке между пролетами, поднимаю голову и вижу черта. Он сидит на табурете, две ножки которого опираются на пол, а две другие парят в воздухе, и играет на виолончели. Музыки я не слышу. Без всякого ужаса, наоборот, с интересом разглядываю его. Он похож на скрипачей Шагала, страшных, как вампиры, играющих на крышах его родного Витебска. На нем нет никакой одежды, хотя какая, к черту, у черта может быть одежда? В общем, он абсолютно голый, покрыт бурой шерстью. Понимаю, что инструментом он прикрывает свои гениталии. При одной мысли увидеть их ненароком меня охватывает панический ужас. Черт, продолжая орудовать смычком, не обращает на меня никакого внимания. Тогда я спросил его, что он делает в моем доме и куда подевались все картины? Даже не взглянув на меня, он сделал удивленное лицо: «Разве это твой дом? Ты уверен?» Я возмутился: «Да, мой. У меня все бумаги в порядке!» Он прекратил играть, вытянул вперед левую руку. Стекло небольшого слухового окошка с пронзительным звоном раскололось, и в дом влетели, как птицы, несколько листов бумаги. Черт ловко поймал их рукой, внимательно изучил и по-деловому заметил: «Тут нет твоей подписи». Я стал возражать, но он, не слушая меня, продолжал: «Подпись чернилами недействительна». Догадавшись, на что он намекает, я довел до его сведения, что в наше время кровью расписываться не принято. «Не приня-я-ято? — Он тянул это слово бесконечно. — А напрасно, — менторски добавил он, — люди совсем стыд потеряли. — И без всякой логики сообщил: — Мое мнение по этому вопросу разделилось».
На удивление, я был спокоен, я даже немного гордился собой, что так запросто веду беседу с самим чертом: «Этот дом — моя личная собственность. Я могу его продать, подарить, передать по наследству». «По наследству? — Черт изобразил на лице живейший интерес. — А кому?» «Моим детям, внукам». «Внукам! — Его прямо распирало от радости. Шерстяное тельце его округлилось, он, как воздушный шарик, завис в воздухе. — Как это правильно. Стало быть, он достанется мне. Я же твой внук или ты забыл?» Он снова опустился на табуретку. Я рассмеялся, возразив, что быть моим внуком он никак не может, т. к. старше меня, и намного. «Ста-а-рше?» — вопросительно протянул черт и зашелся смехом. Только тут я заметил, что виолончель куда-то испарилась. Избегая смотреть черту между ног, я вперил взгляд в его ощерившуюся в приступе смеха пасть с обломанными желтыми зубами. Он хохотал все громче и громче, при этом все сильнее и сильнее раскачиваясь на табуретке. «Сейчас упадет, — мелькнуло у меня в голове, — и рухнет прямо на меня». Я поискал глазами, куда бы спрятаться. Увидел зев камина, сделал шаг и понял, что идти не могу — ноги, как это обычно бывает
