нему, могла привести его к нервическому припадку. Человека с улыбкой на лице он сразу записывал в сумасшедшие. А поскольку в эту категорию у него попадали все коллеги, знакомые и даже родственники, он старался избегать любых контактов. Высказывать своё мнение публично и приватно Владимир Александрович считал унизительным для себя. Он уклонялся от общения с вышестоящими по рангу, но считал, что это их обязанность – разглядеть в нём тот административный потенциал, каким он обладал. Но, то ли руководство оказалось настолько близоруким, то ли времени у них не находилось, а может потенциал был настолько глубоко запрятан, но только карьера отца ограничилась работой на одной скромной должности до самой пенсии. Ну, естественно, отец невзлюбил за это дирекцию, сослуживцев, а потом уж, заодно, и власть, и государство, и народ и даже погоду в этой стране. В годы перестройки он как-то признался супруге, что всю свою сознательную жизнь, оказывается, был борцом с тоталитарным коммунистическим режимом. Но хранил это втайне, чтобы не навредить семье. На работе, правда, его воспринимали, как святого. Настолько он был внимателен и любезен со всеми. Таким, каким он был дома, его не видел никто и никогда, кроме жены и дочери. Жену и дочь он воспитывал невозможно долгими занудными лекциями о морали, долге и приличиях. Все причитания отца полагалось выслушивать стоя в смиреной позе. А поскольку взывать к совести своих ближних он мог бесконечно долго, это превращалось в пытку. Поводом к началу такой лекции могла послужить самая незначительная безделица. Плохая отметка в школе (оценка ниже пятёрки), потерянная варежка, плохо вымытая посуда, неаккуратно застеленная кровать и ещё тысяча причин. Когда не вовремя закрытая форточка в словесных вывертах нравовещателя причудливо приводит к ответственности за сталинские репрессии – тут же умом тронешься в далёкие дали. Поэтому Татьянин организм подсказал ей единственно возможную форму поведения для выслушивания этих словесных экзерсисов – кратковременный анабиоз. Отец, при этом, никогда не повышал голос, а переходя на визгливый скулёж, изображал страдальца за проступки жены и дочери, возлагая на них всю вину за душевную боль, которую они ему причиняют своим безответственным поведением. Он так полюбил свои страдания, что не было в мире такого события, которое не могло бы послужить основанием для таких страданий. Они занимали всё его время. К тому же, ничего в этой жизни он делать не умел. Отец с матерью никогда никуда не ходили, ни в свободное время, ни в праздники и не принимали гостей. Отец Татьяны втайне презирал всех людей. И, когда не было повода для нотаций домашним, он заставлял жену и дочь выслушивать его рассуждения о невежестве и порочности соседей, его коллег по работе, иногда просто случайно встреченных людей. Телевизор у них был, но включался раз в сутки, только для просмотра новостей. Складывалось впечатление, что отец ждёт какого-то официального заявления, которое должно изменить его жизнь. Смех в доме был под запретом, и Татьяна несколько раз за это поплатилась. Поскольку, ни с кем дружить ей не разрешали, а в гости её не отпускали даже к родственникам, она считала такую жизнь нормальной. В школе одноклассники время от времени предпринимали попытки вовлечь её в общественную жизнь, но безуспешно. Она привыкла, а потом ей стало нравиться то обстоятельство, что она не такая, как все. Татьяна с золотой медалью окончила школу и поступила в университет. Сокурсники по университету, в отличие от одноклассников, оказались не столь терпимые к её странности. Она стала мишенью для насмешек и острот всего курса. Кого другого такие моральные преследования, часто переходящие в тупую травлю, давно раздавили бы, как личность. Но Татьяна уже научилась не реагировать на мнение недостойных и неинтересных для неё людей. Своё утешение она искала в книгах, где находила ответы на свои вопросы: как и почему люди становятся такими, какие они есть. Эти ответы не совпадали, с воззрениями отца на окружающий мир. Она по-другому стала смотреть на свою семью. И в первую очередь – на свою мать. Их отношения нельзя было назвать тёплыми. Со стороны матери было чёткое исполнение бытовых обязанностей и подчёркнутый нейтралитет и невмешательство в отношения между дочерью и отцом. Татьяна не могла понять безразличие матери к её жизни. Она не знала, что в своё время её рождение помешало уходу матери от отца. Домой из института Татьяна никогда не спешила, все вечера проводила в читальном зале Центральной библиотеки, где ей не угрожали цензурные вмешательства её отца.
Неожиданно, на третьем курсе, её пригласили поработать, без отрыва от учёбы, в редакцию журнала «Алконост». Татьяна сразу окунулась в другой мир. Коллектив принял её очень дружелюбно. Никто не смотрел на неё свысока, никто не читал нотаций, никто не насмехался над её своеобразием. И главное, работа принесла ей долгожданную свободу и материальную независимость от отца. Алла, сотрудница «Алконоста», предложила Татьяне, в целях экономии, снимать квартиру на двоих. Аллочка, как все её звали в редакции, была старше Татьяны лет на пятнадцать. Занималась она в редакции только выполнением личных распоряжений шефа. Вы, надеюсь, догадались, что Аллочкино предложение о квартире, было одним из таких поручений. Она должна была как можно больше узнать о жизни и взглядах Татьяны. Предложение о съёмной квартире Татьяна приняла сразу. О том, что она теперь будет жить самостоятельно, Татьяна сообщила матери по телефону. Дома она появилась только через два года на похоронах отца. После похорон мать ушла жить к человеку, который был её первой любовью и который все годы её замужества терпеливо ждал её, получая в награду лишь короткие и редкие свидания. Квартира осталась Татьяне, но жить в ней она не смогла, в ней всё напоминало об отце. И даже находясь в ней несколько минут, Татьяна испытывала страх и становилась безвольной. Она, как будто, чувствовала спиной осуждающий взгляд отца, и ей казалось, что она вот-вот услышит, одно из его обличительных нравоучений. Квартиру она обменяла на другую, ближе к работе. Работе Татьяна отдавала все свои силы и время. И ещё до окончания ею университета, она стала правой рукой главного редактора. Она вся растворилась в редакционной кутерьме.
Когда Татьяна ещё жила на съемной квартире, Аллочка пыталась приобщить её к весёлой и разудалой жизни вечерней Москвы. Опыт вышел неудачным. Начать с того, что Алла попробовала изменить внешний вид своей подопечной. Заставить Татьяну одеться по моде и начать пользоваться косметикой, Алла могла только при помощи крепких словечек, которыми владела в совершенстве, и крика. Татьяна
