по голове, будто слышала все невысказанные слова.
— Клеменс сейчас тоже нездорова. Такое шумное сборище ей только навредит.
— Нездорова? Что же вы раньше не сказали! Что с ней? Ожоги, раны? Ох, а ведь она целыми днями со мной на ногах проводит, да раненых ворочает.
— Перестань кудахтать, — Милена впихнула мне высокую стопку плошек в руки, — и послушай, что тебе старшие говорят. Что ты, что Пьер с Ари — думаете, все в свои почтенные годы о жизни знаете. У Клеменс болит душа, и ты с твоими травами с этим ничего сделать не сможешь. Иногда грехи поглощают нас, и только молитвами и уединением она сможет вылечить себя, если господь позволит.
— Грехи?! Клеменс ни в чем не виновата…же? — начав с возмущения, я закончила робким вопросом. За тихие дни с молчаливой Клеменс мы притерлись друг к другу. Она была скупа на слова, но щедра на знания — делилась новыми обезболивающими и настойками, как лучше за больными ухаживать и на что в первую очередь обращать внимание. Клеменс любила травничество так же, как и я, и впервые я ощутила родство с другим человеком, кроме матушки. Думать, что Клеменс могла быть как-то причастна к произошедшему не хотелось.
— Кто ты такая, чтоб чужие грехи считать? Услышь тебя какой святой отец, от церкви бы отлучил за самонадеянность. Уныние, Мария, тоже грех. И он разъедает и отравляет душу не слабее разврата или жадности. Так что оставь Клеменс одну. Ей лучше знать, как бороться со своими демонами.
Что-то в этих словах звучало неправильно. Но я не знала, как помочь, и послушала Милену. Расставила плошки и села рядом с Джоном. Тот привычно припирался с Этьеном, на этот раз что-то об оружии. Милена дала старцу, у которого тряслись руки, первым попробовать похлебку. Тот одобрительно кивнул, и все радостно принялись накладывать себе еду. Мы, как гости, ждали своей очереди вмести с детьми, но, завидев это, Милена сама подошла и плюхнула нам похлебку до краев миски.
— Нечего тут лишнюю скромность показывать. На ровне со всеми работаете, на ровне со всем и кушайте.
Похлебкой этой даже дворяне бы не побрезговали: наваристая, с большими кусками оленины, крупой, и успевшими вырасти душицей да шафраном, закуской шли куриные яйца и лепешки. В моей деревне весной таких пиров не бывало: хороших охотников не было, и все довольствовались оставшимися с зимы запасами круп, яйцами да хлебом. Тут же даже вина хватало на всех. Видя мое замешательство, Пьер, во все щеки уплетающий ужин, объяснил:
— Это все благодаря вам. Красивый господин не только оленины раздобыл, еще и зерно с вином из соседней деревни вчера привез.
— Красивый господин?! — я растерянно посмотрела на Джона. Когда только успел?
— Видишь, Мария, — начал Этьен, — даже дети способны способны узреть то, на что ты так отчаянно не обращаешь внимания, ведь моя красота…
Договорить он не смог, потом что Джон положил ему в рот кусок мяса из своей тарелки. Этьен не растерялся, и, облизнувшись, начал с чавканьем жевать.
— Не удивительно, что тебя выгнали — ведешь себя как трехлетий ребенок.
— Этот ребенок вас сегодня накормил. Да и в глазах детей я красивый господин. Ворчишь оттого, что не так хорошо, как я?
Джон легонько стукнул Этьена кулаком, тот закашлялся и между ними началась возня. Я пыталась их в шепотом успокоить — стыд-то какой, тут у людей трагедия, а они как бродячие артисты на потеху публике себя выставляют. Вот и Пьер с Ари уже от смеха давятся похлебкой. Я кинулась хлопать детям по спине, чтоб не подавились.
— Вот бы и у меня был такой хороший друг! — отсмеявшись, сказал Пьер.
— Эй, — прикрикнула с главы стола Милена. — У тебя есть Ари, вы же не разлей вода.
— И вовсе мы не друзья! — возмутился Джон. — Еще бы я дружил с таким нахальным, развязным, и бессовестным человеком.
— Поддерживаю! Нет среди моих друзей таких скучных зануд, как этот!
Джон собирался еще что-то ответить на выпад Этьена, но, взяв на вооружение его же прием, я разломала лепешку и засунула ему в рот ее кусок. Этьен рассмеялся, и я угрожающе покачала вторым куском лепешки.
— Не заставляй меня.
Этьен поднял руки, признавая поражение.
— Пьер мал, но говорит верно. Вы появились в момент нужды и помогли нам, не прося оплаты. Не многие нынче столь же благородны.
Я смутилась, не зная, что ответить. Благодарили бы они нас, знай, что и Джон и Этьен помогать вовсе не хотели?
— Мы не хотели, — озвучил мои мысли Этьен и я в ужасе обернулась, ища, чем бы еще его заткнуть. — Мы по своим делаем едем в столицу, а тут задержались уж на полмесяца. Да и что мы можем — построить дом, чтоб его следующие разбойники сломали? Но Мария была смелее и благороднее нас, и решилась помочь вам. Мы просто последовали за нашей спутницей.
Джон уставился в стол. Ему явно было неуютно признавать свои ошибки, но Этьен смотрел прямо на Милену. Губы той медленно расплылись в улыбке.
— Тогда выпьем за благородство крестьянки Марии, что устыдила им своих попутчиков и привела нам подмогу.
Все подняли бокалы и одобрительно загалдели. Даже Пьеру с Ари налили себе вина. Я спрятала лицо в ладонях.
— Почему ваш феодал вас не защитил? — спросил Джон.
Этьен закатил глаза и отпил вина. Я удивилась, разве феодалы когда-то крестьян защищали? Трудно представить, что барон де Плюсси в своей жизни хоть кому-то помог. Милена и старики рассмеялись.
— Так нету господина, чтоб нам помогать. Сын его ушел с принцем на войну, да не вернулся. А сам он помер. Вот стоит теперь замок пустой, никому не нужный.
— И нет наследников? И никто из столицы не отправили?
— Кому ж нужна наша деревня? Озер да рек рядом нет, леса дичью богаты, так охотником надо быть хорошим, да собак содержать, чтоб дичью насладиться. Да и земля тут не урожайная — сколько не горбись в поле, а сеешь зерно, с него два, три вырастает. И ради этих трех в поле работать не разгибая спины нужно.
— Новый король вас просто бросил?
Старик, которому Милена первой дала еду, рассмеялся беззубым ртом.
— Старый. Новый. Все одно, — он зло сплюнул на пол, — как мы мрем, никому дела нет!
Милена налила старику вина, и продолжила, тише:
— Разбоя такого до войны, не было, это правда. Сейчас каждый, кто дубинку держать может, в лихие люди подался — все не на земле работать. Нету нынче у
