Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
— Не понимаю, что вы имеете в виду?
— Поначалу выигрывал Асафьев. Но после перерыва резко сдал и проиграл матч.
— Ничего не могу сказать. Лучше всех знал причины, конечно, Арик, но, увы. Можно спросить Шульгина. Но вообще-то такое в теннисе сплошь и рядом. Всегда кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Причины в готовности и настрое. И физическая форма важна, и психологическая устойчивость. Настроился, положим, Артур выиграть матч на одном дыхании — и ничто, казалось, его не могло остановить. А тут незапланированная пауза. Расслабился и уже не сумел сконцентрироваться…
К концу второго часа хождений вокруг да около Турецкий решился на блеф.
— Видите ли, Андрей Макарович, у нас есть достоверные сведения, что такие метаморфозы происходили с соперниками ваших детей и раньше.
— Не понимаю, о чем вы говорите?
— Ну что же. Надеюсь, что все-таки поймете. Следствие по делу о гибели Артура и Ариадны Асафьевых возобновилось. И мы будем вновь и вновь беседовать с вами, чтобы прояснить картину произошедшего.
— Вы полагаете, что я убил Арика с его женой? Больший бред придумать трудно! И что я теперь? Арестован?
— Нет. Не арестованы. И обвинение мы вам пока не предъявляем. Но просим серьезно отнестись к нашей беседе: ведь у вас единственного была возможность во время игры подсыпать Асафьеву препарат, замедляющий реакцию.
— А вы уверены, что непременно должны были подсыпать?
Турецкий, если честно, на все сто уверен не был. Он не сомневался в искренности показаний Грайнера и Камолова, но прекрасно понимал, в отличие от простых смертных, что виновность Баркова в злодеянии предстоит доказать процессуально. А объективных доказательств этой виновности в руках следствия не было. И это срабатывало тормозом. Не позволяло как следует надавить на тренера, припереть к стенке неопровержимыми фактами. Поэтому приходилось по пять раз задавать одни и те же вопросы, сверять ответы, пытаясь поймать подозреваемого на противоречиях. Но все было без толку.
Пришлось, взяв подписку о невыезде, отпустить тренера домой с повесткой о вызове на завтра.
— Давненько мы так душевно не сидели. — Слава Грязнов поставил пустую рюмку на журнальный столик, откинулся в кресле и пригладил ладонью с растопыренными пальцами абсолютно седой непослушный вихор. — Все некогда нам, да? У тебя дела, у меня заботы. Ты извини, что давно не проявлялся, но у нас тут всплыли новые отголоски прошлогоднего убийства в Питере. Вышли на след еще одного киллера. И моих ребят всех задействовали. А я ими рулю. Домой попадаю к полуночи. Сосисок отварю, пожую, никакого вкуса не чувствую — из чего их делают? — и в койку.
— Вот-вот, — печально поддакнул Турецкий. — И я.
— Э-э-э, брат… Генриховна, видать, недовольна…
Грязнов, слегка склонив голову, внимательно смотрел на друга.
Турецкий красноречиво молчал. Поскольку ясно понимал, что и сегодня дома он никуда не спрячется от осуждающего взгляда Ирины. И с тоскливой завистью осмотрел аскетичное убранство холостяцкой квартиры друга.
— Терпи. — Вячеслав Иванович был категоричен. — Сам же знаешь, она тетка хорошая. Упертая маленько, но у других вполне могут быть «тараканы» и покрупнее. Ты торопишься, совсем уже убегаешь? Нет? Я тебе быстренько поучительную историйку расскажу. У меня в молодости был закадычный, — Грязнов щелкнул пальцем по кадыку, — дружок. Ты не знаешь, я никогда не рассказывал. Много воды утекло… Мишка был мужиком что надо. Познакомились мы с ним еще в поезде, когда в столицу, в институты поступать ехали. И сошлись. Правда, он твердо решил стать воякой — это у него семейная традиция была — и держал экзамены в Дзержинку. Поступил Миша без проблем. И несколько лет мы виделись с ним почти каждые выходные. Он у меня одежду гражданскую хранил. Приходил в увольнение, переодевался. И мы еще с двумя сокурсниками моими вместе пускались во все тяжкие.
Этот парень был удивительно талантлив во всем, за что ни брался. Голова светлая. Руки золотые. Спортивен. Начитан. Писал стихи, на мой взгляд неплохие, хотя я к стихам — сам знаешь… Музицировал на фортепиано. Прилично рисовал. И очень любил жизнь во всех ее проявлениях. И жизнь его любила. И бабы.
Два года мы были в холостячестве не разлей вода. Погуляли, чего уж. Но из очередного отпуска, которые он проводил дома, в Барнауле, вернулся вдруг Мишка с красавицей женой. Первый из нашей компании. И пропал. Нет, никуда он не делся, естественно. Учился прекрасно. Блестяще выпустился, остался в адъюнктуре, защитился, преподавал… Но вот совместные воскресные загулы наши прекратились. Каждые выходные он проводил со своей Риммочкой. Сам по собственной воле взвалил на себя весь груз забот о жене. Приходя со службы, готовил ужин. Увлекся шитьем и одевал жену в наряды собственного изготовления. Пылинки с нее сдувал… Исполнял каждый каприз. Любил очень. Ей это нравилось… Ну и, естественно, разошлись наши дорожки. Я сам по себе. Со своей холостяцкой компанией. Они — сами. Никуда он без нее. А может, и она без него… Было это лет двадцать назад…
Не скажу, чтобы совсем связь наша прервалась. Раз в несколько лет я забегал к ним в общагу — ребятам долго не давали квартиру. Все время находились более нуждающиеся. Бардак, если честно. Неуютно было у них, да и отношения в семье казались натянутыми. Миша упорно тянул лямку педагога, считая это своим долгом перед Родиной. А Родине было не до него. Родина тогда перестройкой занималась. Жалованье задерживали на полгода. Римма — тетка весьма неглупая — устроилась в частное предприятие с долей иностранного капитала и фактически кормила семью. Однажды мы остограммились, и Миша шепнул мне, что запилила его драгоценная вусмерть. Почему, говорит, мужик семью не кормит, а я должна вкалывать, как лошадь пожарная?.. Сама же по вечерам допоздна задерживается. Под градусом приходит. По ресторанам ее водит кто-то…
Римма неодобрительно косилась из дальнего угла на наши переговоры. Когда я уходил, она даже не улыбнулась на прощание. Сказала только у самой двери, чтобы заходил не слишком часто. А то этому алкашу только дай повод…
Спустя три месяца Миша вывалился с седьмого этажа по пьяному делу. Коллеги мои классифицировали происшествие как несчастный случай. Римма с дочкой переехали в коттедж директора ее конторы. При вскрытии обнаружилось, что в черепе у Мишки развивалась опухоль, причинявшая страшные головные боли. Возможно, он и пил-то, чтобы ослабить боль. А может, и сам выбросился из-за этого. Впрочем, конец был близок и так…
А недавно — прошлым летом — я столкнулся с Риммой в новом «Ашане» на Кольцевой. Она, погрузневшая, с седыми поредевшими волосами, но все еще миловидная, толкала перед собой забитую деликатесами до краев телегу. И глядела невидящими глазами, едва меня не задавив. Столкнувшись нос к носу, как ни странно, узнала. Спросила о моем житье-бытье безо всякого интереса. А выяснив, что холостякую, оживилась, дала номер мобильника, даже пригласила заходить непременно. Она, мол, тоже одна живет. Дочь вышла замуж за пограничника и уехала на Дальний Восток. Так что заходи, говорит, не стесняйся. Прошлые годы вспомним, говорит, фотки посмотрим, вина выпьем, то-се, я же помню, как ты прежде на меня поглядывал… А затем вдруг всплеснула руками, порылась в сумочке и вытащила небольшую книжицу стихов, явно изданную за свой счет. Написала посвящение: в память о незабываемо прекрасной молодости, с надеждой на будущее… И уехала на новеньком «патроле».
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
