Питер отправился на рыбалку еще до рассвета. Она наблюдала, как он садится на лошадь и едет прочь со двора. Ей так хотелось выбежать ему навстречу – так отчаянно хотелось к нему прикоснуться, поцеловать, высказать ему все, что она о нем думает, – но она сдержала себя и осталась на месте, ничем не выдав своего присутствия. Ей нужно было увидеть Маеву Альдестад своими глазами. Она ждала, наблюдала за домом – не появятся ли признаки жизни, – потом осторожно подобралась к крыльцу. Бесшумно поставила на верхнюю ступеньку стеклянную банку и вернулась в укрытие за деревьями. Сентябрьский ветер носился над лугом, разнося ароматы коровьего навоза. Очень к месту, подумала она. Затем дверь открылась. Она по-жабьи присела на корточки в высокой траве под навесом густых ветвей. Она верила в свои заклинания. И все-таки лучше поостеречься. На всякий случай.
Она видела, как его беременная жена чуть не споткнулась о банку и нахмурилась, глядя на свою неожиданную находку. Она смотрела на эту женщину и ощущала жгучую зависть. Огненно-рыжие кудри. Высокие скулы, полные губы. Широко расставленные глаза. Чересчур широко, подумала она, ерзая на пятках. Да и рост слишком высокий.
Женщина обвела взглядом луг, явно недоумевая и пытаясь понять, кто мог принести эту банку и оставить ее на крыльце.
Женщина медленно наклонилась, с таким большим животом ей пришлось скособочиться, чтобы дотянуться до банки и подхватить ее одной рукой. Она подняла банку к свету и поднесла ближе к лицу. Другой рукой она прикрывала живот, как бы защищая еще не рожденное дитя.
Внутри банки, прилипшая к стеклу, лежала огромная пиявка, раздувшаяся от крови.
В тот же миг жена Питера согнулась пополам и уронила банку. Звон разбившегося стекла разнесся пронзительным эхом над лугом. Женщина пошатнулась и рухнула на колени, прямо на острые осколки.
Что было
Низко склонив голову, Питер помогал разгружать траулер, пришедший с уловом лосося. Другие рыбаки работали молча, их обычная грубоватая веселость разом сошла на нет, как только он появился на пристани. Странно, подумал он. Он вдыхал пряный запах рассола – приятная свежесть на фоне всеобщего тухлого настроения – и то и дело вытирал лоб ладонью. Полуденное солнце грело жарче обычного.
– Альдестад! Ты вернулся. – Питер поднял глаза и увидел стоявшего перед ним Ганса. – Скажи сразу, правдивы ли слухи? У вас в семье пополнение? – Ганс говорил тихо, понизив голос почти до шепота. Он протянул Питеру забинтованную руку.
Питер вопросительно приподнял брови:
– Где-то поранился?
– Тюлений палец. – Ганс пожал плечами и протянул ему другую руку. – Но речь сейчас не обо мне… Ты давай говори, тебя можно поздравить?
Питер секунду помедлил, затем пожал руку Гансу, благодарный за его искренний интерес.
– Takk skal du ha. Мы еще никому не сказали, но да. После долгих и трудных родов у нас появилась дочурка. – Он произнес это тихо, чтобы больше никто не услышал.
Ганс улыбнулся:
– Наверняка настоящая красавица, как ее мать.
Питер улыбнулся в ответ:
– Да, так и есть. Она само совершенство. Но я отец, я пристрастен. – Он старался не думать о синей коже своей новорожденной дочери. Синева поблекнет, пройдет.
– Это правильно… так и должно быть. – Ганс рассмеялся, продемонстрировав кривые зубы. – Мне уже не терпится познакомиться с новым членом семьи.
Чтобы скрыть смущение, Питер поднял сеть с пойманной рыбой, чтобы вывалить улов в бочку, стоявшую на причале.
Ганс схватился за другой край сети, чтобы ему помочь. Его лицо стало очень серьезным.
– Ты счастливчик, Альдестад. Не всем так посчастливилось.
Питер не сводил глаз с бочки. Ты бы так не говорил, если бы увидел ее. Несколько рыбин вывалились из бочки и забились на земле, отчаянно стремясь в воду.
– Ты о чем? – Он наклонился, поднял выпавших рыбин и бросил их обратно.
Ганс быстро глянул через плечо и придвинулся ближе к Питеру:
– Нильс Иннесборг… его жена, Марен. Пять дней назад у нее начались преждевременные роды… Сегодня утром она умерла.
Питер потрясенно застыл. Пять дней назад: в тот же день, когда родилась его дочь.
– А ребенок?
– Умер вчера ночью. – Ганс посмотрел ему прямо в глаза. – Послушай дружеского совета: не хвались своей радостью, не выставляй ее напоказ. Где горе, там гнев. Особенно если речь идет о человеке такого высокого положения. Он будет искать виноватого. Я очень надеюсь, что это будет не ваша семья.
– Не понимаю. Кому придет в голову обвинять ни в чем не повинного ребенка в смерти другого младенца?
Ганс положил руку Питеру на плечо.
– Не ребенка, Питер. Маеву. И старую heks[42], принимавшую роды у обеих женщин.
Ее имя само сорвалось с языка, хотя Питер дал честное слово сохранить в тайне визит повитухи.
– Хельгу Тормундсдоттер? Но она же безобидная полоумная старушка.
Ганс примирительно поднял руки:
– Я-то согласен. Старая, тронутая умом. Страшная, как смертный грех. Но кто-то может задаться вопросом: почему твой ребенок выжил, а другой умер?
– Этого никто не знает и знать не может. Бог решает, кто будет жить, а кто нет. Только высокомерный безумец полагает, будто он может знать, что задумали боги… что задумал Бог.
Ганс ничего не сказал, но его взгляд был красноречивее всяких слов.
Питер вздохнул:
– Говори, Ганс. Я вижу, ты хочешь что-то сказать.
– Насчет Маевы… Я рад, что ты нашел свое счастье. Черт, я бы и сам женился на ней, если бы ты не нашел ее первым.
Питер густо покраснел, вспомнив, как он пытался прикрыть Маевино обнаженное тело, когда к острову подошел траулер Ганса. Как Маева погрузилась в воду, чтобы спрятаться от посторонних глаз. Слава богу, это был Ганс – человек, с которым Питер дружил с самого раннего детства, – а не кто-то другой. Иначе оркенский магистрат забрал бы Маеву под свою опеку до выяснения всех обстоятельств и наверняка отправил бы ее либо домой, либо куда-то еще, чтобы с ней разбирались другие. Ганс все понял, как только увидел Маеву. Ее огненно-рыжие волосы и жемчужно-белую кожу. Ее зеленые глаза. Маева была воплощенное совершенство. Похоть Питера обернулась любовью еще до того, как они с Маевой сошли на оркенский причал.
