Когда ты был Бомшем, нужно было оскорбляться. А сейчас ты Худобяк и к этим ривкиным никакого отношения не имеешь, понятно?
Эта антисемитка сделала глубокий вдох, села на стул и устроила бедному Ицику настоящий экзамен с пристрастием:
– И шо ты там такое ценное прочитал, а ну, расскажи мне, Ицхак Худобяк?
Ицик тоже сделал глубокий вздох и на одном дыхании выпалил:
– С этого момента, Галина, моё слово в доме – закон!
– Шо так? – аж растерялась женщина, которую чуть ли не впервые назвали Галиной.
– Я говорю, что с этого момента моё слово в доме – закон, и вечером ты приготовишь мне роскошный ужин.
– Какой ужин? – ещё больше сдвинула брови Галка.
– Просто ужин, – ретировался Ицик.
– Ты сказал «роскошный», я отчётливо это слышала! – не унималась Галка. – Валяй, объясни, что в понимании Ривкина и Каневского «роскошный ужин»?
Ицик замялся, но, видимо, вспомнив то, о чём прочитал, решил быть хозяином до конца.
– Каждый вечер – как на шаббат: и курочка, и рыбка, и вино.
– И вино? – Галка стала задыхаться, но смогла повторить: – И вино…
– Да, вино! – Ицик решил быть твёрдым, как скала. – Потом ты сделаешь мне ванну, чтобы я мог расслабиться.
Такой наглости Галина Худобяк от своего мужа не ожидала… Она подошла к нему близко-близко и прошипела: – Ванну?
Потом подумала, что сделала не тот акцент и спросила:
– А расслабиться – это как, Ицик?
По мере того как этот идиот сдавал экзамен, он почему-то осмелел.
– Как-как… Это, Галина Тарасовна, чтобы пены было побольше. Я так думаю.
– Пены побольше? – опять переспросила Галина Тарасовна, размышляя, как она засунет голову Ицика Михелевича Худобяка под воду и будет там держать, пока из его рта не пойдут пузыри, которые эту пену, собственно, и сделают. Другого способа сделать пену в ванной Галина Тарасовна себе не представляла. – А потом шо будет, Ицик?
Ицику бы остановиться, но он вошёл во вкус:
– Потом ты потрёшь мне спину и подашь халат. А потом, когда я выйду из ванны, ты сделаешь мне массаж.
Ицик посмотрел на жену и понял, что с массажем он погорячился:
– Лёгонький такой массажик, Галчонок…
– И шо за массаж ты с меня хочешь, Ицик, а? – не унималась Галка.
Ицик взял из рук жены книгу и, открыв её на той странице, где, видимо, было написано про массаж, ткнул под нос жене:
– Вот: китайский или классический.
– А эротический тебе не сделать? – с каким-то странным прищуром спросила жена.
Этот шлемазл две секунды подумал и решил не испытывать судьбу:
– Нет, пусть будет классический. И принесёшь мне бутылочку пива. Нет, две бутылочки пива. А лучше – три бутылочки пива. И угадай-ка, Галчонок, кто затем будет меня одевать и причёсывать?
– Дай подумать, Ицик. Кто тебя будет одевать и причёсывать? Одевать и причёсывать тебя, придурка, будет сотрудник ЛТП для бездомных и покалеченных алкоголиков Бомшей, ясно? И там, я надеюсь, ты встретишься и с Каневским, и с этим, как его, Краснянским, и с Ривкиным…
С этими словами Галка вырвала книгу из рук оторопевшего мужа, разорвала её одним рывком, и книга полетела в мусорное ведро.
Ицику дважды повторять было не нужно: он всё понимал с первого раза.
На следующий день Галка рассказывала нам, как её Ицик делал ей пузыри в ванной, как он потом делал ей классический массаж, одевал и причёсывал. А в постель подал ей на подносе бокал красного вина…
Вот так они и жили, эти Худобяки, пока им не пришёл вызов. И если ты помнишь, Миша, решение ехать приняла Галка. Она потащила Ицика в ЗАГС, где их за небольшое вознаграждение развели и в этот же день опять поженили, присвоив счастливым молодожёнам еврейскую фамилию Бомш. И если с Ицхаком Михелевичем всё встало на свои места, то «Галина Тарасовна Бомш» вызывала саркастическую улыбку у всех, кто сопровождал их полёт: от паспортного стола в Киевском аэропорту до встречающих в Израиле представителей Министерства абсорбции…
Смотри, Миша, я ещё кое-что помню! Просто они были первыми, кто сделал алию, – иначе говоря, вернулся на историческую родину. И потом, лет через десять, пошли остальные… Наш Яшенька видел их один или два раза. Он рассказывал, что Галка ещё больше поправилась, а сгорбленный в три погибели Ицик шёл за ней и нёс сумки… Бедный Ицик… Я бы убила тебя, Миша, если бы ты был такой подкаблучник. А может, и не убила бы… Лишь бы ты был… Любой…
История девятнадцатая
Эпитафия
Ну вот и всё, Мишенька… Завтра прилетает наш Яшенька. Завтра. Я так ждала его, а сейчас мне стало страшно. Как почему? Ты прекрасно знаешь почему, Миша.
Мы с Валей собрали чемоданы, их получилось три с половиной. Яшенька увидит – убьёт и меня, и Валю. Нет, скажи мне на милость, кому я могу оставить наши фотографии? Пять толстых альбомов. Кому они нужны, кроме меня? А так я их буду показывать Натанчику и правнукам. А иц ин паровоз (большое дело), им будет неинтересно? Я буду рассказывать им истории, и им будет очень даже интересно!
Один чемодан с сервизами. Те, где чашек меньше, чем четыре, я не брала, ибо я не совсем дура и понимаю, что Яшенькина Диночка меня на порог не пустит с этим хламом.
Потом чемодан с моими вещами. Что за половина? Шуба не влезла, пришлось взять сумку. Кольки в боки тебе, Миша: как я могу оставить свою шубу? И что, что ей сто лет в субботу? И что, что её давно съела моль? И зачем ты мне рассказываешь про жару? Я всё это знаю. Но посмотри, что творится с мировым климатом! Как что? Он меняется, и кто знает, что там, в Израиле, будет завтра? А вдруг внезапно ударят морозы? Куда я хожу? Тут ты прав, но у Яшеньки свой дом, и я смогу выходить и сидеть на улице. На улице жарче, чем дома? Вот, а ты говоришь «оставь шубу»!
Яша сказал, что он заплатит за перевес, так что тебе не о чем волноваться. Я волнуюсь за другой вопрос, Миша. Как я тебя здесь оставлю? Мы всю жизнь были вместе, а теперь мне придётся оставить тебя и маму. Твоя мама не в счёт. Она и при жизни меня не очень жаловала, а уж после смерти и подавно. Как я поняла? Она мне позвонила. Да, ночью, по телефону. Позвонила и сказала:
«Бэтя, очень тебя прошу: не смей ко мне приходить. Нам здесь очень хорошо с Мишей, чтобы ты знала. Хорошо, что тебя пока с нами нет». Миша, я её спросила, за что она меня так невзлюбила. Знаешь, что она мне ответила? Она мне сказала, что у неё было несколько причин, и первая – ты всегда был достоин большего. Вторая
