и чего-то потребует – то завтра ему надо исполнить. Я домовенка об этом тихонечко спрашиваю, а он молчит, сипит, и глазёнками зыркает. И тут, чую – из-под меня ложечку прут! Братишка его ручонку под спину засунул и драгоценность мою приворовывает!
Лиска вытаращила глаза, будто до сих пор была страсть как обижена кражей на второй раз упёртого!
– Я лохмача с себя ка-ак с лавки сброшу, визжу словно дурка: «Это моё!». Мелкого братца за пятку хватаю, и по круглой заднице ему, и по заднице ложкой, чтобы больше «Ни к добру», ни «К худу» ко мне не совался!
Она сама рассмеялась, да и Олег хрипло заухал. С минуту скиталец и девушка от души хохотали, уж больно забавно и с жестами она всё рассказывала:
– Батька их с койки как вскочит, изба как от рыка встряхнётся! Шуршончики в рассыпную, свет зажгли, а я стою посреди Тепла вся нечёсаная, с ложкой в руке, будто харчеваться ночью собралась, и с меня цепочку украли!
– Какую цепочку? – сквозь смех, удивился скиталец.
– А которую я пуще ложечки берегла! – рассмеялась на пару с ним девушка. – Вот так вот, ободрали Лисичку как липку! Хотя весной мне вернули всё, даже о чём позабыла. Они ведь не воры – домовята только поиграть забирают. Им без этого, понимаешь, нельзя. Они к мелочам да к хозяйству с малолетства приучены: все пересчитывают да раскладывают, а ценное прячут.
– Да? А нам как раз в Дом завтра идти. Может заглянешь к семье своей сердобольной? А вдруг опять на Зиму возьмут? – предложил ей Олег, но Лиска от этого отмахнулась:
– Нет, не пойдём. За Долгую Зиму люди очень уж друг дружке надоедают, да и еды нам хватило с трудом. Конечно, задолго всё забывается, и встретишься с такими, худа не вспомнишь. Но на одном месте я никогда вдругорядь не Зимую: тебя в семье знают уже хорошо, да и грехов накапливается не счесть…
Сказав это, она спрятала взгляд, явно чего-то не договаривая. Продолжая улыбаться, Лиска устроилась возле костра на ночлег. Скиталец остался на страже, хотя газа жутко слипались. Чтобы не уснуть, он достал из-за сапога старый нож. На покатой рукояти красного цвета было вырезано слово «Счастье». Олег часто рассматривал заветный клинок и погружался в воспоминания. К месту ли это было написано, и о чём думала та, что вырезала похожие на руны буквы?
Олег поглядел как Лиска потихонечку засыпает и вновь задумался о предстоящем. Ведь это была его последняя дорога, последняя важная в жизни цель – нужно было встретиться в Китиже со знающим человеком и узнать от него сокровенную правду. А Лиска – последняя попутчица, с кем он связался бок о бок – лгунья, воровка, приживалка и сирота. Он спас её в Чуди, надеясь выйти на тех, кто перед ним провинился. Олег искал правду, а нашёл только девочку, кто продержалась четыре Зимы за счёт вранья. И ведь неправильно она жила, в беды слишком часто влипала. Многие из полушутливых рассказов Лиски обрывались на середине, и о самом плохом она точно не договаривала. Олег задумался – не удастся ли устроить её где-нибудь в Китеже? Хватит сироте мыкаться по свету бездомной. Может быть найдётся ей место в зажиточном городе, а Олег постарается с этим помочь?..
Олег задремал, но с испугом проснулся: нет, сегодня лучше не спать, не спокойно оказалось в лесу под Тавритой! И колдуны со штырями не давали покоя и тот странный шиповник, который рос сам собой на глазах. Тяжёлый был день, от всех мыслей так запросто не избавишься. Только услышав с места Лиски сдавленный сип, Олег понял, что проснулся из-за этого звука. Олег хотел спросить было: «Чего ещё смешного ты вспомнила?», но не сказал. Сжавшись под краем плаща, Лиска еле слышно выла от слез. Она сжимала руками свою рыжую голову, по которой недавно чуть не прошлись топором и причитала:
– Всё хорошо у меня! Хорошо! Всё хорошо у меня, хорошо, хорошо!..
Глава 5 Тридцать серебряников
Олег уснул только под утро, а проснулся он от того, что на грудь ему кто-то давит. Прямо перед лицом скитальца торчала смешливая рожица Лиски. Рыжие волосы вздыблены, глаза сверкают без всякой печали, а под верхней губой засунуты две короткие веточки.
– К добру, или к худу? – через силу спросил скиталец.
Лиска надавила на грудь посильнее и завыла словно мелкая нечисть:
– У-у, а ты про фсяких-там духоф и чуждых Яви зверей любиф расскафывать? Скавфы такие ведешь, или тофе считаешь страшным франьём?
– Было время, когда в Доме байки про чудищ ценились. Но теперь не надейся – продать сказки не выйдет.
– Фалко… – пожевала девчонка два деревянных «клыка». – И серебрифко мы с тобой потефряли и есть хофетца так, что фпору станофиться бобрихою.
Олег только поморщился от нарастающего жжения в груди:
– Слезь с меня уже, домовёнок.
Приступ утреннего кашля, смешанного с едкой кровью, накопился в истерзанных лёгких. Но Лиска и не подумала его освободить. Наклонившись к лицу Олега так, чтобы сипеть ему в лицо через ноздри, она проговорила:
– Я не домофёнок! Я Нафь!
Олег чуть не закашлялся. Видя отчаянные попытки скитальца подняться, сирота рассмеялась, вытащила из-под губы веточки и слезла с него:
– Ну чего ты так, дедушка, испужался? Боишься, что я тебя укушу? Так это я шутковала! Хотя страхи
