реальности Н-1.
Следующий визит на Луну стал уже совместным: на поверхность спутника Земли с интервалом в половину суток опустились наша «Селена-4» и американский «Аполлон-17» — на нём, кроме «лунного кара», прибыл на Луну первый французский астронавт (Франция присоединилась к советско-американской лунной программе в начале 1970-го года). Корабли пробыли на Луне около трёх суток, экипажи обменялись визитами вежливости при помощи всё той же электрической тележки, провели запланированные исследования, установили титановый флагшток с флажками трёх государств. И точно в намеченное время стартовали, причём один из американцев улетел назад на «Селене», а его место в лунном модуле «Аполлона» занял наш Сергей Анохин.
Дальше был запуск сначала нашей, а потом и американской орбитальных станций; для чего были посланы ещё две совместные миссии, в ходе которых экипажи провели на поверхности спутника уже целых восемь дней. Во время последней из них, носившей название «Союз-Аполлон — 3» недалеко от места прилунения была обнаружена крупная карстовая пещера, и двое космонавтов обследовали её — насколько позволяла обстановка и стремительно тающие запасы кислорода. Учёные обеих стран, изучавшие результаты этой первой лунной спелеологической экспедиции поначалу сулили сенсационные открытия, но потом дело почему-то застопорилось. Видимо, дело решили отложить до следующей экспедиции — неспроста ведь первую долговременную обитаемую станцию на поверхности спутника Земли решили заложить недалеко от обнаруженных подлунных пустот…
Полным ходом шли разработки проекта пилотируемого полёта к Марсу — базой для него должна была стать одна из новых орбитальных станций. В прошлом, семьдесят четвёртом году состоялся первый, он же пока единственный, запуск французского пилотируемого корабля, закончившегося гибелью астронавта, а три дня назад, случилось то, что все, от авторов пионерской стенгазеты, до дикторов центральных телеканалов, хором называют стартом нового грандиозного этапа освоения космоса.
И знаете, что, понял вдруг я, — так оно, похоже, и есть на самом деле! Понять бы ещё, что же случилось в середине шестидесятых, что кардинально, на сто восемьдесят градусов развернуло и нашу и американскую космические программы? В стенгазете об этом не было сказано ни слова, но у меня сложилось стойкое впечатление: где-то в середине шестидесятых обе стороны увидели перед собой некие цели — грандиозные, манящие, стоящие любых усилий — и вместе с тем осознали, что достичь их поодиночке не получится. Вот и сумели договориться, объединить усилия, результаты чего я имел удовольствие наблюдать на экране цветного «Рубина».
Что касается сегодняшнего занятия во Дворце, то у меня на него были определённые планы.Следовало срочно восстановить в памяти то, что могло сохраниться там насчёт однокашников-кружковцев. Одноклассников, причём по обеим школам, я помнил достаточно хорошо, а вот тут мой склероз меня подвёл — как ни старался, я не смог вспомнить ни одного имени, ни одного лица. Не то, чтобы это меня так уж угнетало — но расставаться с Дворцом в ближайшее время я не собирался, а значит, дыру эту срочно надо было затыкать. Я надеялся, что при личной встрече в памяти всплывут имена, кое-какие особенности характеров — а пока предстоит как-нибудь выкручиваться. Скажем — изобразить нездоровье, чтобы свести общение к минимуму…
Занятия Кружка Юных Космонавтов проходили обычно в двух местах — либо в планетарии, либо в балконе, нависающем над холлом и гардеробом главного входа, и каждый, кто проходил по длинной галерее второго этажа, тянущейся вдоль всего здания, мог любоваться «юными космонавтами», занимающимися на разнообразных тренажёрах — вертикально установленных колёсах внутри которых полагалось крутиться, вращающихся креслах, качелях с двумя степенями свободы и тесных, похожих на решётчатые бочки, центрифугах, куда можно было забраться, только поджав под себя ноги.
Сегодня как раз были занятия на тренажёрах, и стоило мне заикнуться о неважном самочувствии, как руководитель, Семён Евгеньевич, предложил мне посидеть на скамейке — по нашим довольно строгим правилам к этой части занятий не допускали тех, кто имел проблемы со здоровьем. Я некоторое время понаблюдал за кружковцами, радостно облепившими тренажёры, помог кому-то облачиться в противоперегрузочный костюм, что составляло одну из главных радостей подобных занятий, и осознал, что сеанса восстановления памяти не получается — голова слишком забита тем, что я почерпнул с давешнего стенда о славных покорителях Космоса. Многое, конечно, прояснилось — но в мозаике по-прежнему не хватало нескольких весьма существенных фрагментов, и я поймал себя на том, что не в состоянии думать о чём-то другом.
А раз так, то стоит ли изводить себя? Я подошёл к руководителю и шёпотом попросил разрешения уйти с занятий. Разрешение было получено, и я, вместо того, чтобы бежать в гардероб, спустился на первый этаж и направился в левое крыло здания, где располагалась библиотека Дворца. Удостоверение кружка Юных Космонавтов вполне заменило читательский билет, и уже через пять минут я убедился, что из газетных подшивок, ради которых я сюда пришёл, здесь имеются только толстые простёганные бечёвкой папки с «Комсомолкой» и «Пионерской правдой». Не вполне то, ради чего я пришёл — впрочем, не всё ещё потеряно. На часах половина седьмого вечера, а библиотека, расположенная в квартале от нашего дома, на улице Строителей, работает, если мне память не изменяет, до девяти. Если поторопиться — останется ещё часа полтора, на то, что хотя бы наскоро просмотреть то, что мне нужно…
Москва, Октябрьский р-н,
ул. Строителей,
Городская библиотека № 183
15 апреля 1975 г.
В библиотеке — в следующем тысячелетии она будет носить имя Данте Алигьери и приобретёт известность после громкого скандала, когда помещение библиотеки (существовавшей, между прочим, с тех самых пор, как этот микрорайон появился на карте Москвы) попытался оттяпать для себя расположенный в том же здании Следственный Комитет, — я сразу направился в читальный зал. И там вполне ожидаемо столкнулся с суровой реальностью в виде пожилой смотрительницы, потребовавшей у меня читательский билет. Трюк с дворцовскими корочками здесь не прокатил бы — библиотека не относилась к числу детских, и для записи в неё требовался паспорт или иное, взрослое удостоверение личности вроде студбилета. Пришлось давить на жалость, выклянчивая у тётеньки в читальном зале позволения поработать с подшивками «Красной Звезды», что якобы требовалось для доклада на политинформации, который я должен был подготовить к завтрашнему дню — да вот, отложил на потом, позабыл, а теперь уж поздно искать материалы где-то ещё. Библиотекарша, растроганная моим неподдельным энтузиазмом, и в итоге я просидел в читальном зале до половины десятого вечера, покинув его последним из посетителей.
Почему именно «Красная звезда», спросите вы? Дело в том, что в том,
