которого ему хотелось быть.
«Хорошая живопись, — говорил он, — должна резать, как лезвия множества бритв».
Он, этот маленький человечек ростом чуть больше метра шестидесяти, был «Я — Пикассо». Как и у тореро, блистающего на песке арены, его единственной тоской и страстью была смерть. Его шпагой — кисть. Его мулетой — девственный холст.
Ни мой отец, ни мать, ни мы с Паблито не сумели понять одиночество, в котором бился этот матадор. Никто не был допущен к этой корриде. К его вышнему крестовому походу.
Кто мы были такие, чтобы осмеливаться преступить черту, отделяющую мир от той арены, на которой он сражался? Каким бесстыдством было просить у этого человека всего того, что он отверг ради своего искусства: денег, семьи, нежности, внимания. Всей этой ничтожной чепухи, которая и есть ежедневный быт обыкновенных семей.
Как можно было сетовать на то, что он не замечал детей, меня и Паблито? Детство, как и все остальное, безусловно обязано было быть его созданием.
«В восемь лет я был Рафаэлем, — говорил он. — Мне понадобилась целая жизнь, чтобы научиться рисовать, как рисуют дети».
Мы были соперниками.
Ничто в обычной гамме чувств человеческих не имело для него значения. Он любил деньги, чтобы покупать дома, в которых он рисовал. Он продавал их, когда чувствовал, что в них ему уже не создать новых произведений. Он не любил сидеть за столом — это было время, украденное у творчества. Он презирал суету, которую приносит богатство. В поношенной одежде его вполне можно было принять за бродягу. Он ни во что не ставил всю ту камарилью, что всегда готова была прибежать к хозяину. Он называл их «этим лягушачьим болотом».
В конце жизни, пожелав остаться в одиночестве и творить из последних сил, он отринул весь мир.
Частью которого были мы.
Зрелое размышление открыло мне дедушку, которого я не знала. Я ожидала, что он приподнимет решетку, за которой укрылся. Быть может, он хотел этого. Я так никогда и не узнаю. Быть может, в тот миг, когда он мог бы это сделать, решетка оказалась слишком тяжелой и он слишком устал.
Итак, кто же, в конце концов, больший эгоист — Пикассо или я?
Замурованный в «Нотр-Дам-де-Ви», он умер одиноким, как жил. Одиноким, как он хотел.
Ему принадлежит жестокая фраза: «Моя смерть будет кораблекрушением, и, когда большой корабль пойдет ко дну, многих поглотит водоворот».
Так и случилось, многих поглотил водоворот.
Паблито, неразлучный брат мой, покончил с собой в тот самый день, когда нашего дедушку предали земле в Вовенарге.
Мой отец, хрупкий великан, умер спустя два года, безнадежно осиротев.
Мария Тереза Вальтер, безутешная муза, повесилась в своем гараже в Жуан-ле-Пен.
Покончила с собой и Жаклин, спутница последних дней, выстрелившая себе в висок.
И, позже, Дора Маар умерла в нищете среди картин Пикассо, которые она отказалась продать, чтобы сохранить для себя одной присутствие мужчины, которого боготворила.
И я — я тоже должна была стать одной из этих жертв. И если я еще живу, то обязана этим только моей жажде жизни и моей борьбе за того дедушку, о котором я мечтала…
И которого не было.
Словно матрос, избороздивший за целую жизнь моря, я снимаю поклажу. Я не хочу больше таскать ее на плече. Она слишком тяжела. Слишком тяжела сума бедняков.
Сидя — уже не лежа — в кабинете Дюванеля, моего психотерапевта, я наконец могу почувствовать себя собою.
Я — Марина Пикассо.
Это хорошо, — отвечает психоаналитик просто.
Он понял, что я готова перевернуть страницу.
Страницу моей печали.
Главное в моей жизни сейчас — Гаэль и Флора, дети, которым я не могла посвятить себя целиком в мои «черные годы». Я хочу узнать их, понять, помочь им понять меня. Потихоньку, шаг за шагом. Как выздоравливающая после тяжелой болезни.
Китай, Африка, Россия… Вместе мы открываем мир, и картины, которые мы видим, вбираем в себя, сближают нас, объединяют, поражают. На том счастье, что дети чувствуют сами и приносят мне, оттачивается моя материнская любовь. И в то время как я мало-помалу возрождаюсь для этой жизни, во мне зреет желание иметь еще детей. Гаэль и Флора приветствуют эту мысль. Им тоже хотелось бы расти в семье с братишками, сестренками.
— А если тебе кого-нибудь усыновить?
— Я бы хотела… если вы согласитесь.
— Да, мы согласны!
Так мы заключили договор.
Моника, гид агентства «Куони», организовывавшая все наши путешествия, пришла к нам поужинать со своим вьетнамским другом. Этот друг, Франсуа, учился во Франции и всегда поддерживал тесные связи с родиной. Окрыленная его приветливостью и той страстью, с какой он говорил о своем Вьетнаме, я признаюсь ему, что строю планы усыновления. Он слушает меня, поглядывая испытующе, и объясняет — после того как устроил мне что-то вроде строгого допроса, — что, по его мнению, если я решу усыновить вьетнамского ребенка, то не встречу никаких трудностей.
— Столько их ищут семью. Столько их умирает…
В городе Хошимине он знаком с женщиной-врачом в детской больнице Гралл, бывшем французском военном госпитале в Сайгоне. Он расскажет ей обо мне.
— Кто она?
— Мадам Хоа пожертвовала часть своего состояния на помощь нуждающимся детям города Хошимина. Она долгое время была министром здравоохранения. Сейчас она занимается исследованиями и старается облегчить жизненные условия девочек и мальчиков, находящихся на ее попечении в больнице.
— Когда я могу увидеть ее?
— Я уезжаю через несколько дней. Как только вернусь сюда, я с вами свяжусь.
Теперь мне остается только ждать.
Мадам Хоа ожидает нас с Гаэлем и Флорой. Едва Франсуа посвятил ее в суть моих дел, она тут же проявила все свое усердие, чтобы поскорее похлопотать об осуществлении моего желания. У нее есть для меня грудной ребеночек.
Как и Франсуа, она тоже училась в Париже. Совпадение или провидение, но случаю было угодно, чтобы в пятидесятые годы она знавала дедушку. Оба принадлежали к одной ячейке коммунистической партии в XIII округе.
Аэропорт города Хошимина. Таможня и ее мелкие придирки. Возбуждение Гаэля и Флоры. Я вся в нетерпении. Вскоре я приму в объятия дитя, которое так хотела, дитя моего воскресения.
Его будут звать Флориан.
Из окна приехавшего за нами маршрутного такси мы дивимся на улицы, пестрые домишки, ларьки ремесленников, деловито снующую толпу, цвета, запахи: запах пряностей, мускуса, влажности.
Запахи рая…
На самом краю города дитя ждет нас.
Детское отделение больницы Гралл только что закрылось. Чтобы познакомиться с Флорианом, нам нужно будет
