Добиться признаний в делах о взяточничестве было трудно. Люди нечасто признавались в подкупе должностных лиц или в получении взяток и крайне редко именовали собственные действия «взяточничеством» даже перед лицом неопровержимых доказательств19. Пример подобного запирательства можно увидеть в материалах дела следователя Московской областной прокуратуры И. М. Лебедева, обвинявшегося в посредничестве при передаче взятки судье. Он продолжал отрицать предъявленные ему обвинения, невзирая на достоверные свидетельские показания. На суде сам Лебедев охарактеризовал свои возражения следующим образом: «В заключение всего сказанного мною должен признать, что все мои объяснения совершенно неубедительны, особенно для меня самого, как старого прокурорского работника»20. Обычно люди называли поступки описываемого типа «помощью» друзьям и знакомым или «подарками» должностным лицам в знак благодарности за содействие21. К примеру, одна украинка, судимая за дачу взятки, уверяла, что просто предлагала «подарочек» (в виде 10 тыс. руб. и женских наручных часиков) любому, кто поможет сократить длительный срок заключения ее мужу22.
С другой стороны, внешне чистосердечное раскаяние, выражаемое на суде обвиняемыми, которые признавались во взяточничестве, показывает, что представление о постыдности последнего в народе зачастую бывало усвоено. Некоторые говорили, что поступали «грешно». Одна женщина заявила суду: «Я буду отбывать наказание с облегчением, что за мной больше грехов нет, что я ничего не скрыла». Она добавила, что признала собственную вину и дала показания против других взяточников, «чтобы хоть умереть честной, после всех этих тяжких моих преступлений»23. Подсудимые нередко аттестовали получение взяток как дело «темное», «грязное» или «нечистое»24. В анонимном письме посредница при передаче взяток названа «грязным пауком», подстерегающим своих жертв25. Один обвиняемый судья, по его словам, весьма сожалел, что «в это грязное дело был втянут и я»26. Судебный работник признавался: он понимал, что ведет преступную и «путаную» жизнь, но ему не хватало сил остановиться, пока его не арестовали27. Судья Шевченко, прибегая к характерным для дискурса по поводу взяточничества метафорам, говорящим о грязи, гниении, разложении, сетовал: «Меня затянули в болото взяточничества»28. Чувство вины, ощущаемое кое-кем из взяточников, можно усмотреть и в приватной беседе между судьей и секретарем, которые за незаконную плату вмешивались в рассмотрение дел. Один пожаловался другому, как ужасно получать за это деньги (оба впоследствии подтвердили, что такой разговор имел место)29.
Обычно участники сделки прикрывали ее словами о подарках, ссудах или «угощении». Просители, не упоминая о деньгах, говорили должностному лицу, что «отблагодарят» его, «не обидят», «в долгу не останутся». Взяткодатель мог обещать взяткополучателю «не забыть» его или «позаботиться» о нем30. Один обвиняемый юрист рассказывал, что, придя по поводу дела своего клиента к судье в кабинет, предложил тому 1 500 руб. и настойчиво просил его отнестись к делу «повнимательнее»31.
В одном весьма показательном случае женщина, судимая за дачу взятки, заявила, что действительно преподнесла судье 1 800 руб., «но это не было взяткой, а был просто подарок его детям, так как я несколько раз бывала у Мурзаханова и видела стесненное материальное положение его семьи». «Слово “взятка” между нами никогда не произносилось», – уверяла она в свое оправдание. Однако сам судья, принявший «подарок», совершенно справедливо указал, что взяточничество часто маскируется более нейтральными, но вполне понятными выражениями: «Я подтверждаю, что о взятке как о таковой разговора у нас не было, да и слово “взятка” вряд ли когда-либо, да и где-либо упоминается между людьми. Это слово обычно заменяется словами “угостить”, “выпить”, “отблагодарить”, “сделать подарок”, и т. д.». «Я сознаю, – печально продолжал он, – что в этом признании моя гибель, но факты упрямая вещь, и не следует на них закрывать глаза»32.
Принимая запретные дары, должностные лица зачастую старались как могли рационализировать это для себя (а впоследствии для прокурора и судьи). Некоторые, оправдываясь, утверждали, что брали «вознаграждение» или «комиссионные» (не взятки); только постфактум; никогда не позволяя себе вымогательства; брали, уже совершив законное действие или исправив неверное решение. Хотя порой такое вознаграждение нарушало профессиональную этику, говорили они, это было традиционным знаком благодарности, а не преступным деянием. Согласно показаниям судьи Кумехова, он принимал деньги лишь за отмену неправильного приговора, а в подобном поступке, настаивал он, ничего незаконного нет (в глазах закона он ошибался, как постановил Верховный суд в 1946 г.)33. Вознаграждение по факту предпринятых мер иногда называли «мздой» (или даже персидским словом «бакшиш»), что означало благодарственный дар, вручаемый чиновникам задним числом, только после того, как они надлежащим образом выполнят свои обязанности. С этой точки зрения, получение мзды не являлось коррупцией, и того, кто ее принимал, не следовало обвинять в нарушении закона; скорее, речь шла о давней традиции, укреплявшей отношения между чиновником и просителем34.
Порой госслужащие (часто, хоть и не всегда, с Кавказа) оправдывали подарки должностным лицам при помощи понятия «магарыч», т. е. мысли, что работника, оказавшего помощь, нужно хорошо накормить или напоить. Магарыч, так же как мзда, следовал только за нечто уже сделанное, в благодарность тому, кто восстановил справедливость или отменил неправильное решение. Например, один адвокат, рассказав женщине из Дагестана, что срок ее мужу будет сокращен, попросил у нее денег на магарыч судье – знак признательности человеку, который принял это решение. Женщина ответила: «Магарыч будет, после освобождения моего мужа»35. Следователи, однако, не отнесли эту сделку на счет хлебосольных местных обычаев; всех ее участников осудили за взяточничество.
Советское законодательство попросту отвергало подобные оправдания, зато законы царской России запечатлели многие из тех различий, которые проводили обвиняемые, утверждая, что не брали взятки, а принимали знаки благодарности. В Российской империи закон признавал как легальную, так и нелегальную разновидности дарения между рядовыми подданными и чиновниками. Существовало правовое различие (так же как разница в народном восприятии) между дачей и получением взяток, закрепленное в законах и признаваемое общественностью. Закон 1802 г. конкретизировал это различие, разнеся два деяния – дачу и получение взятки – в две разные статьи уголовного кодекса (и такое разделение было кодифицировано в течение всего советского периода)36. До падения династии Романовых в 1917 г. законы явственно возлагали главную ответственность за взяточничество на должностное лицо, которое брало взятки, так что бремя вины несли в основном чиновники (а не взяткодатели). Последние редко подлежали наказанию по уголовному кодексу 1845 г. Закон 1866 г. декриминализовал дачу взятки во всех случаях кроме самых крайних – платы должностному лицу за подделку документов или похищение человека. Во многом пересмотренный кодекс 1903 г. (который так и не был обнародован, однако в некоторых отношениях послужил образцом для составителей первых советских кодексов) предусматривал восстановление уголовных санкций против взяткодателей, но в силу не вступил. Лишь с 1916 г. в качестве чрезвычайных мер военного положения взяткодателей стали карать по закону37.
