одном из декретов Советской власти, где отменялись сословия и классы, говорилось, что теперь все люди равны между собой и друг к другу следует обращаться «гражданин» или «товарищ», и Иван Петрович воспользовался этим обращением) «вашим благородием» год назад, на фронте стал называться, а по профессии учитель и учил крестьянских детей грамоте в Могилевской губернии, – объяснил Иван Петрович и в подтверждение своих слов расстегнул шинель и овчину и показал солдатский Георгиевский крест второй степени, что всегда носил на груди и весьма гордился этим знаком отличия.
Солдат, увидев этот крест, что-то буркнул, сплюнул в сторону и замолчал отвернувшись: сказать ему было нечего. – Три креста Георгиевских случайно солдату не получить на фронте, и офицер этот, видимо, храбрый фронтовик, хотя по масти видно, что не из простых будет. И то сказать: учитель и у него на селе уважаемый человек, а потому лучше промолчать и поразмышлять, как он будет соседей, кулаков – мироедов, лишать имущества, – подумал солдат, почему и замолчал, отвернувшись.
Однако разговор продолжил возница, которому тоже захотелось перекинуться словом-другим с попутчиками: не глядеть же молча всю дорогу в лошадиный зад – людская душа требует разговора.
– А что за нужда, послала вас, господин учитель, в наши места? – поинтересовался возница, который подслушал разговор Ивана Петровича с солдатом и теперь намеревался его продолжить.
– Какой я тебе господин! – возразил Иван Петрович, – сказано же тебе, что нет нынче господ, новая власть отменила сословия.
– Так у нас на селе завсегда учителя господином величали: не по барству, а из уважения – пояснил возница. – Мой сынишка младшой, Ванькой кличут, второй год в церковно-приходской школе обучается письму и грамоте учителем нашим Степаном Ильичем – как же мне учителя за это господином не звать? – удивился возница и продолжил: – В наши места при царях сюда каторжников на поселение ссылали, а вы самостоятельно едете, но по говору, видать, не из этих мест будете.
– К жене еду, дочку она родила, – охотно и громко отвечал Иван Петрович, чтобы солдат тоже услышал и освободился от злобы, что переполняла его хилое озябшее тело.
– Сам-то я из Могилевской губернии буду, – продолжал Иван Петрович, – война занесла в эти места, потом в Иркутске служил и вот теперь по демобилизации еду в Токинск, и надеюсь снова заняться учительством: новому государству, как говорят большевики, нужны грамотные люди, чтобы строить сообща новую жизнь, где не будет богатых и бедных и все будут жить своим трудом, – повторил он лозунги большевиков, слышанные им в Ачинске.
Это хорошо, что к семье едете, – одобрил возница намерения Ивана Петровича, – учителя в наших местах весьма почитаемые люди. А где же Могилевская губерния находится, что-то не припомню? Чудится мне, что царь Николай Кровавый, когда манифест писал об отречении от престола, жил там, в Могилеве. Иль я не прав?
– Ваша правда, не знаю, как вас зовут, – ответил Иван Петрович, и соскочив с саней побежал трусцой рядом с санями, чтобы согреться и размять затекшие от долгого сидения руки и ноги.
– Зовут меня Прохором, – охотно продолжал разговор возница, ускоряя поступь лошади вожжою, чтобы Ивану Петровичу было сподручнее бежать рядом, – я из ближнего к Токинску села Рачи, – мы обозом ездили в Омск продать муку, зерно и мясо. Всё продали, кроме зерна – цену хорошую за него не дали, вот и везу мешки обратно, – кивнул он на мешки под сеном.
Продали за золотишко, а не за бумажки, которые новая власть грозится вовсе отменить. И коль царь Николашка отрекся от престола в Могилеве, надо было его там и оставить и отдать немцам вместе с женушкой его Александрой Федоровной – немкой.
Если царь даже власть свою толком не смог передать по наследству, то черту лысому нужен такой царь, а не России. Пусть бы с Гришкой Распутиным, на пару, Николашка служил немцам. Этот Распутин здесь неподалёку жил под Тюменью и был известный пьяница и бабник, и если царь его привечал, значит и сам был мелкого ума: как говорится, дурак дурака видит издалека. По царской дурости и этих Временных правителей, теперь к власти пришли какие-то большаки, с атаманом их Лениным, который обещает замириться с немцем, землю отдать крестьянам, а мануфактуры – рабочим.
Земля у нас в Сибири и так крестьянская – бери, сколько запахать сможешь, но голытьба пропойная сейчас голову подняла буйную и грозится хозяйство у справных мужиков отобрать. Конечно, есть мироеды, которых надо ощипать, но зачем трогать других, который семьёй жилы рвут на земле и потому справно живут? У меня четверо сыновей за плугом вместе со мною ходят, и потому мы живем справно: нам чужой земли не надо, но и своей не отдадим.
Ох, чует мое сердце: передерутся власть нынешняя с властью прошлой, а отвечать, как всегда, будет крестьянин, – хлеб-то всем нужен. Потому я зерно и не продал по низкой цене – пусть полежит в амбаре до весны, а там видно будет, чья власть сильнее, и куда податься крестьянину. А вы, господин учитель, если что, приезжайте к нам в село учительствовать: прежний наш учитель ещё летом уехал в город и не вернулся, так что детишек наших учит попик наш – больше некому, – закончил Прохор свою речь, и Иван Петрович снова заскочил в сани, согревшись от пробежки рядом с подводой.
– Не расскажете – ли, господин учитель, где и как воевали, и за что получили свои кресты: мне с сыновьями удалось отбояриться от армии – дал мзду уряднику, – он и вычеркнул меня с сыновьями из списков по мобилизации, а потом началась неразбериха власти, и так дело до нас и не дошло, – пояснил Прохор свою просьбу, и Иван Петрович начал рассказывать о своих фронтовых делах и всё больше о товарищах, чем про себя.
Короткий декабрьский день начал клонится к сумеркам, когда обоз въехал на постоялый двор, на ночевку, чтобы кони отдохнули в теплом загоне, пожевали овса и сена, попили водицы и, посвежевшие, завтра продолжили путь. Всего пути до Токинска по такой морозной погоде будет три дня, – пояснил Прохор, распрягая свою лошадь и приглашая путников в ночлежную избу на постой.
К исходу третьего дня, как и обещался Прохор, обоз въехал в уездный городок Токинск, где проживала жена Ивана Петровича – Анечка с новорожденной дочерью Августой, а проживала она у своих родителей: Антона и Евдокии Щепанских в родительском доме, что Антон Щепанский, будучи местным купцом и владевший небольшим маслозаводом и паровой мельницей, построил несколько лет назад в
