до этого?
— Мне? Более, чем ты предполагаешь, — возразил раб. — Как бы ты вознаградил меня, если б я представил тебе доказательства тому, что одно из этих завещаний подложно?
— Ты, жалкий раб? — сказал молодой человек с удивлением.
— Раб знает иногда самые сокровенные дела своего господина, — возразил он. — Ну, что же будет мне наградой?
— Свобода, которая даруется за открытие подобных преступлений.
— Так, но отпущеннику нужно иметь средства к жизни.
— Будешь иметь и их, если только ты говоришь правду. Ты получишь пять мин.
— Твоё имя — Харикл, — сказал раб, — никто не слышит твоего обещания, но я верю тебе. Сосил — мой господин, меня же зовут Молоном.
Он открыл маленький мешочек и таинственно достал что-то оттуда.
— Посмотри, вот печать, которою было запечатано фальшивое завещание. Он взял несколько воску, размягчил его и прижал к печати. Это печать Поликла. Орёл, держащий змею; ты будешь орлом.
Затем он рассказал ему, как через щель в двери он был свидетелем подлога, совершенного Сосилом; как шум, произведённый им, чуть не выдал его, и как Сосил, собирая всё впопыхах, уронил нечаянно на покрывало ложа эту фальшивую печать.
— Ну, — сказал он, — разве я не сдержал слова?
— Клянусь богами, что и я сдержу своё, — вскричал Харикл, от радости и удивления едва владея собою. — Не пять, а десять мин получишь ты. Теперь пойдём скорей к Софилу.
— Нет, — сказал раб, — я верю тебе, иди один и позови меня, когда я буду нужен.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дионисии
Из числа праздников, которые ежегодно или по прошествии более долгих промежутков времени праздновались в Афинах в честь богов, ради славы и блеска государства и для удовольствия граждан, некоторые имели, без сомнения, политическое или глубокое религиозное значение, как, например, Панатенеи[120] и Элевзинии[121]; но последней цели более всех других соответствовали праздники, посвящённые Дионису[122], этому подателю всех радостей и удовольствий. Можно даже сказать, что первоначальное значение этих праздников — благодарить бога за благороднейший из всех даров, расточаемых природою весной, исчезло почти совершенно, среди потока шумных удовольствий и неудержимого веселья.
Умеренность и серьёзность были изгнаны в эти дни, дела все забыты, и народ с распростёртыми объятиями принимал Мэту и Комоса[123] — этих постоянных спутников Диониса, подчиняясь, может быть, даже слишком охотно их власти. Насладиться зрелищами, поглазеть, покутить, окунуться до самозабвения в чад удовольствий — вот о чём думал стар и млад, вот цель, к которой все стремились!
Даже люди самые умеренные отступали на этот раз от своих скромных привычек и следовали правилу:
Хмеля в праздничный день не краснеть,
Хотя бы шатаясь служить отказалися ноги.
Городские дионисии, отличавшиеся особенной пышностью и блеском, привлекали в Афины чрезвычайно много народа. Сюда стекались в первые весенние дни не только обитатели Аттики, но и бесчисленное множество иностранцев, охотников до зрелищ и веселья.
Так было и в тот год, когда Харикл впервые встречал праздник опять на родине. Тёплые весенние дни наступили довольно рано. Тишина и спокойствие, царствовавшие в гавани зимою, уступили теперь место новой, деятельной жизни. Корабли из ближайших гаваней и с соседних островов уже прибыли, а на рейде купцы готовились к отплытию в далёкое, но прибыльное путешествие.
Гости со всех стран нахлынули в Афины; не было дома, который бы не готовился гостеприимно принять своих далёких друзей; не было ни одной гостиницы, достаточно просторной, чтобы поместить всех желавших остановиться в ней. На улицах и на площадях были раскинуты шатры людьми, пришедшими сюда с намерением поживиться на празднике.
Сюда приходили не только для того, чтобы смотреть и веселиться: множество людей являлось сюда с целью самыми разнообразными способами извлекать выгоду из большого стечения праздного народа. Сюда прибыло множество всевозможных мелких торговцев. Коринфские гетеры и гериодулы покинули своих тамошних обожателей в надежде на щедрость афинских гостей. Всевозможные актёры и фокусники приехали, притащив с собою все аппараты своей ловкости и декорации своих лавок. Все были готовы по мере сил и возможности заботиться об удовольствии народа, но ещё более о своём собственном кошельке.
К числу тех немногих, которых не мог увлечь этот поток всеобщего веселья, принадлежал и Харикл. Более четырёх месяцев прошло уже со дня смерти Поликла, и эти месяцы были для него временем, полным беспокойства и мучительной нерешительности. Дело Клеобулы приняло счастливый оборот. К доказательствам, представленным рабом, прибавилось ещё новое и самое веское. Во время своего пребывания в Эдепсосе осторожный и осмотрительный Поликл оставил у одного из тамошних жителей третью копию с завещания, которая свидетельствовала также против Сосила; подлог был теперь совершенно очевиден, и обманщик должен был считать себя счастливым, что Софил великодушно молчал. Таким образом, Харикл мог быть спокоен относительно судьбы Клеобулы; но тем мучительнее было ему ожидание решения своей судьбы. Софил медлил с браком; из некоторых слов его можно было даже заключить, что жениться он вовсе не намерен, а избирает женихом богатой вдовы своего юного друга Харикла, к которому он относился почти как к сыну. Всё это увеличивало беспокойство Харикла. Сердце, конечно, влекло его к Клеобуле; ему было больно подумать о ней как о жене другого. Но слова Фориона, советовавшего не ставить себя в зависимость от богатства жены, засели у него в памяти тем глубже, что, любя свободу и ставя выше всего самостоятельность свою, он вполне сознавал их справедливость. Его незначительное состояние было почти ничто в сравнении с тем, которое должна была принести Клеобула своему будущему супругу; не его, а её состоянием держался бы дом их. «Нет, — говорил он себе, — «Оставайся на своём пути», — гласит пословица; как справедливо сказал мне на днях Ктезифон, для своей любви я никогда не пожертвую тем положением, которое прилично свободному человеку». Он думал, что этими разумными доводами ему удалось победить страсть, овладевшую его сердцем.
Однажды утром перед самыми праздниками вошёл к нему Софил, что он делал нередко и прежде. Лицо его было приветливо, но серьёзно.
— Харикл, мне надо поговорить с тобою об одном весьма важном деле, — сказал он после обычного приветствия, — мне бы хотелось ещё до праздников освободиться от одной заботы. Завещание Поликла возлагает на меня обязанность выдать Клеобулу замуж; до сих пор
