Нет, юноша. Наверно, сын! Арви помнил, как единожды ночью Турья вошла к нему в дом. Брат, сестра, жена, мама, Ноя спали. Поэтому Арви решил: это знак. Он не стал закрывать глаза, переворачиваться на другой бок. Он просто подвинулся на край дивана, чтобы Турья могла лечь рядом с другой стороны. Она дрожала от холода. Знаешь, как там холодно мне одной? Арви поцеловал холодный лоб. Прижал ледяное тело Турьи к себе. Долго гладил её и ласкал. Наслаждаясь близостью. Он помнил все складки её тела. Кожу. Каждый ноготок.
— Ты пришла…я ждал…
— Я знаю.
— Значит, мне врали о твоей смерти?
— Главное, что я здесь. И ты воспитываешь Ною.
— Как нашу дочь…
— Это и есть наша дочь.
— Хочешь сына зачать?
Турья кивнула. Губы её были влажными, пахли землёй и сыростью.
Они вместе поднялись над поверхностью и словно взлетели вверх.
Арви долго дёргался в конвульсиях. Просил Турью не исчезать. Не покидать его. Но она была непреклонна…
И вдруг Арви увидел Турью снова на своём концерте. Это была она!
Сердце сжалось в комок. Арви танцевал так, словно завтра он должен умереть.
Пьета!
Пьета!
Пьета!
Это тебя рисовал Муилович.
Тобой грезил он…
11.
Тексты были многослойными:
«Турья…ты Пьета…ты Илона…, и ты настоящая!»
Доктор брал в руки тетрадку, перечитывал. А что? В этих текстах был смысл. Он давно отличал настоящую амнезию от поддельной. И он снова попросил Угольникова:
— Попробуй напиши кто ты?
— Не помню…
— Просто напиши свои данные. Молча.
Угольников написал: «Алексей Иванович».
…тексты были длинными, тягучими, иногда сбивались на латиницу, либо на старославянский язык. Но они потеряли свою лучистую одарённость. Свою неизбывную талантливость. Осталась лишь одна тяга — желание излагать тексты. Но читать их было невозможно. Так пишут шизофреники. Люди, у которых раздвоение личности. Недолеченные от биполярки. Люди с глубокой детской травмой, коих лупили и ставили в угол обозлённые на жизнь мамаши. Люди не долюбленные своими строгими сталинскими отцами. Девочки, изнасилованные в четырнадцать лет, мальчики, коих застали за непристойным занятием и жестоко отлупили за это ремнём. О, как бывают нечисты самые чистые! Но надо понимать, что человек отчасти животное. И уметь переключать его внимание нежно и тактично, так говорят психологи. Илона как-то испугала бабушку, придумав, что переспала с неким Игорем, Илоне хотелось понять: будут ли её за это ругать? Нет, бабушка только всплакнула. Но узнав, что Илона соврала, обрадовалась и неожиданно напилась вечером в стельку. Было и такое, что та же самая бабушка переспала с первым мужем Илоны и в приказном порядке после этого потребовала, чтобы Илона подала на развод. Второй муж Илоны оказался не краше. Но более умным, хотя и гулякой на все четыре левые стороны.
Когда в перерыве к Илоне и Ёжику подошёл режиссёр театра, женщина удивилась:
— Что-то случилось?
— Нет…нет…просто наш прима-танцор просит вас и вашего сына зайти к нему после спектакля…
— Зачем? — Илона с удивлением посмотрела на молодого, цветущего и пышущего здоровьем режиссера.
— Он считает, что вы его судьба!
— Я замужем, и у меня сын. Поэтому ваш Арви ошибся!
Илона поднялась с места, взяла за руку Ёжика: пойдём в буфет, что-нибудь купим вкусненького!
— Не утруждайтесь! — режиссёр ухватился за запястье Илоны. — Мы для вас заказали ужин в ресторане!
— Вы сумасшедший! — Илона отдёрнула руку. — Мы никуда не пойдём, ни за кулисы, ни в ресторан!
Ёжик нахмурил бровки. Вцепился руками в юбку Илоны.
— Что вы! Мы от чистого сердца! Кстати, вы были в Финляндии?
Илона крепко держала Ёжика за ручку, пробираясь к выходу.
— А что? Допустим, что была!
— Мам, ты была в Хельсинки? — Ёжик с удивлением поглядел на Илону.
— Была. Идём скорее, а-то не успеем до окончания антракта съесть мороженное!
— Бежим! — улыбнулся Ёжик.
И они опрометью метнулись в кафе.
Хотя прозвенел уже третий звонок. И толпа, наоборот, рванулась к зал.
Лестницы в театре были широкими, просторными: всем хватило места и тем, кто спускался, и тем, кто шёл наверх. Каково было удивление Илоны и Ёжика, когда они увидели, что прима-танцор ожидает их за столиком.
Режиссёр, тяжело дыша тоже вбежал в зал кафе, отирая пот со лба.
— Ну вот и славненько! Садитесь, гости!
— Ой, мороженное клубничное, моё любимое! — воскликнул Ёжик, пристраиваясь к столу.
— Ну…но…о…
Илона с опаской села возле сына.
— Угощайтесь пока! И простите, если я вас напугал, — кивнул режиссёр, — а нам с Арви пора.
Не так ли?
Илона только пожала плечами: странные люди эти артисты! Не понятно, чего хотят? И при чём тут Финляндия?
Арви пламенно посмотрел на Илону, его щёки закраснелись, прямо-таки расцвели румянцем:
— ole hyvä vain. Tämä kaikki on sinulle! — произнёс он по-фински.
И добавил по-русски:
— Божественная!
— Вы, наверно, нас с кем-то спутали! Да, я была в Хельсинки. Но всего три дня. Меня сопровождал друг по фамилии Угольников. Я познакомилась с женщиной Оливой, влюблённой в Арви. Видимо, Арви, это — вы?
— Вы не волнуйтесь! — режиссёр сделал реверанс. — Арви с вами просто побеседует и всё. Ну не съест же он вас! У него к вам дело! Тем более, вы догадались, что он муж Оливы. Правда, он плохо говорит по-русски. Но я помогу, как переводчик! А теперь: угощайтесь! И поторопитесь на второе отделение! После третьего придите с сыном сюда. Буквально на час-два для беседы!
Ёжик доедал уже вторую порцию клубничного мороженного:
— Мам! Ну, что ты в самом деле? Неужели боишься этих людей?
…Угольников дописывал девяностую страницу дневника. Это и вправду помогало вспоминать и приходить в себя. На сотой странице Угольников вспомнил жену и ребёнка. На двести одиннадцатой он вспомнил всего себя. Но тексты летели сквозь него стаей осенних листьев: «Турья сидела в зале с сыном. У мальчика было смешное имя Ёжик. По-фински Ерик. Он был похож на меня! И ему было девять лет. Точно! Это мой сын! Ровно девять лет и девять месяцев тому назад Турья приходила ко мне! Ночью. Она вся светилась. Сияла. И эта женщина в третьем ряду светится и сияет…
У нас будет ночь. Сегодня. Ерика мы уложим спать в гостинице, а сами побредём вдоль канала, взявшись за руки. Её ресницы будут светиться в темноте. Дыханье будут сбивчивым, но тёплым. Когда я овладею ей, она размякнет и положит голову мне на плечо. И я пойму: живая. Сильная. Умная.
Позже, под утро она наденет свою норковую шубку, затем завяжет шарф на шее Ерику, улыбнётся и исчезнет в тумане.
Нет!
НЕТ!
Не уходи…
но
