почему ты спрашиваешь?
– Мы сосредоточились на неизвестных нам номерах мобильных, а я просмотрела телефонный справочник и нашла стационарный номер Эймессисов.
Алексис хлопнул себя ладонью по лбу:
– Какие же мы идиоты. С этого надо было начинать!
Широкая улыбка озарила лицо брюнетки.
– Их домашний оператор – Orange[7]. Я сделаю запрос, не дергайся.
Магали связалась со службой поддержки оператора и попросила прислать ей по электронной почте полный список звонков, сделанных со стационарного телефона Эймессисов.
Меньше чем через две минуты она размахивала распечаткой.
– Стоп машина! – ликовала она. – Есть! Звонок в 1:29 вчера вечером, с кодом 0048. Этот ублюдок звонил из их дома!
Алексис, не в силах ждать, выхватил лист у нее из рук:
– Он звонил на французский мобильный?
– Нет. Больше похоже на местный польский номер.
– Я позвоню судье и попрошу его срочно выдать международное судебное поручение. Пусть поляки скажут нам, что это за номер! И главное, пусть они ничего не делают, пока мы не убедимся, что это Зверь.
– Если его арестуют слишком рано, Фантом узнает и, воспользовавшись ситуацией, смоется! Хороши же мы будем!
Алексис схватился за мобильник:
– Молодчина, Магали! Теперь лишь бы судья быстро отреагировал.
– А нам пока что делать? – спросил Сеньон. – Нельзя же просто сидеть и ждать!
– Мы сосредоточимся на Фантоме. Значит, берем все, что у нас есть о резне в Лувесьене, разбираем по деталям и анализируем. Я хочу знать все.
– Без отчетов медэкспертов и криминалистов мы далеко не продвинемся, – буркнул Франк.
Людивина посмотрела на часы:
– Уже почти восемь вечера, Алекс.
Молодой жандарм сдался:
– Ладно. Идите домой. Я сам разберусь с судьей. Общий сбор завтра в начале дня.
Все встали, начали одеваться и выходить. Кроме Людивины, которая задержалась на пороге.
– Ты что, всю ночь здесь просидишь?
– Тебя теперь волнует, где я провожу ночь?
– Мне жалко, что ты себя гробишь. Нужно иногда отключаться. Сделай перерыв на вечер, тебе не помешает, завтра будешь лучше соображать.
Алексис кивнул:
– Ты права.
Людивина несколько секунд пристально смотрела на него. Не очень убежденная в его искренности. Потом хлопнула ладонью по дверному косяку:
– Ну, как знаешь, твоя жизнь.
Он посмотрел ей вслед. Ему нравилось, что она его опекает. Это как-то льстило его самолюбию, согревало душу.
Он связался со следственным судьей, чтобы срочно направить международное судебное поручение, и едва успел положить трубку, как мобильный снова зазвонил.
– Тиме? Это вы руководите отделом Мнуб, верно?
Прошло три секунды, прежде чем Алексис узнал Филиппа Николя по его вечно оптимистичному тону.
– Да, а что?
Координатор сухо хмыкнул в трубку:
– Вам спецприз, дорогуша, провести ночь с мертвецами.
– А что такое?
– А то, что вам надо меня сменить.
– Где вы находитесь?
– В судебно-медицинском институте в Гарше.
– В такой поздний час?
– Тела поступили в конце дня. Я попросил провести вскрытие в приоритетном порядке, и один из врачей согласился заняться ими сегодня вечером. Но при этом должен присутствовать кто-то от вас, чтобы подписать заключение и запечатать собранные образцы материала. Я сам не могу остаться.
– Еду.
– И еще. Тут ошивается один лысый мужик с таким странным взглядом… Непременно хочет присутствовать на вскрытии. Что мне с ним делать?
– Микелис. Я разберусь, он со мной.
– Ну и стремный у вас приятель!
– Впустите его, я уже еду.
– Что вы за человек такой, Тиме, чуть где мертвецы – сразу готовы ехать! Так все про вас говорят. Вы свихнулись, мой милый. Просто свихнулись. Что вы, что этот лысый – два сапога пара. Ну, тогда шевелитесь. Пока не приедете, вскрытие не начнут. Нехорошо заставлять ждать целую семью, тем более покойников.
Координатор еще не успел договорить, как Алексис выскочил на улицу.
18
Больница имени Раймона Пуанкаре в Гарше и при дневном свете выглядела страшновато: два огромных симметричных белых блока, соединенные переходом с широкими окнами. Ночью же высокие стеклянные проемы, освещенные изнутри, казались десятками уставившихся на посетителя глаз гигантского насекомого, подстерегающего добычу.
Алексис более десяти минут блуждал по пустынным коридорам и плохо освещенным лестницам, показывая удостоверение жандарма на каждом дежурном посту, прежде чем наконец нашел небольшую комнату в подвале, где его ждал Микелис, сидя со стопкой папок на коленях.
– Простите, не сразу нашел, – извинился Алексис.
– Вы что, не знаете эту хитрость? – удивился криминолог, уставившись на него своими белыми глазами.
– Какую хитрость?
– Если ищешь в больнице морг, спроси, где кухня, они всегда рядом.
– Правда?
– Сами убедитесь.
– Это немного странно, вам не кажется?
– Должно быть, подсознательно архитекторы считают, что и там и там мясо! – пошутил Микелис. – А может, так легче строить: одну холодильную камеру поставить для еды, а за стенкой другую – для трупов. Вы готовы?
– Идите вперед, я за вами.
Микелис вошел в соседнее помещение первым, как будто не Алексис, а он был жандармом, которому поручено вести дело, и они оказались в длинной прохладной комнате, где стояло несколько столов для вскрытия из нержавеющей стали. На трех столах лежали тела. Два из них были прикрыты белыми больничными простынями со штампом, а на последнем столе простыни не было, там под мощным светом операционной лампы лежала обнаженная мать семейства, Эмили Эймессис.
Подошел мужчина с черными усами и очками в толстой оправе, на нем был халат и хирургический колпак.
– Я доктор Леви. Мы ждали только вас, чтобы начать. Там есть маски и ментоловый бальзам.
Алексису не надо было повторять дважды, и он обильно намазал верхнюю губу кремом, чтобы ноздри утратили обоняние. Ему не хотелось всю ночь вдыхать запах смерти. Заметив, что Микелис не берет крем, он поставил банку на место.
– У вас что, невосприимчивость?
– Нет, мне противно это нюхать не меньше вашего, но запах тоже несет информацию.
Вскрытия не были особенно привычны для Алексиса. Он никогда их не любил. Слишком долгое, кропотливое занятие, совсем не для него. Этот процесс медленного разрезания и потрошения человека, исследования каждой детали его анатомии вызывал у него тоску и тревогу.
Здесь лежала женщина, с которой он впервые «познакомился» в полдень того же дня, и не было в ней уже ни стыда, ни жизни. Это само по себе впечатляло. Кожа была ненормально пурпурного цвета от крови, пропитавшей всю переднюю часть тела после смерти. Только соски сохранили светло-розовый цвет. Еще оставались белые следы там, где тело опиралось на матрас. Получался как бы негатив далматинца – темное тело с бледными пятнами.
Алексис отметил аккуратно выбритый лобок, сам не понимая, почему туда занесло его взгляд, но предпочел не задумываться. А
