запретов, почти таких же обременительных, как те, которые налагались на могильщика. Почти во всяком большом селении был свой опустившийся бедняк, который добывал себе скудное пропитание обслуживанием табуированных людей» («Золотая ветвь»). Такому человеку единственному разрешалось «на расстояние протянутой руки приближаться к тому, кто отдавал умершему последний долг уважения и дружбы. А когда срок изоляции подходил к концу и могильщик готов был вновь вернуться к своим соплеменникам, посуда, которой он пользовался в заточении, разбивалась вдребезги, носимая им одежда выбрасывалась, чтобы заразная скверна не распространялась на других» (там же).
Табу на телесные контакты с мертвыми одинаковы по всей Полинезии, Меланезии и для части Африки; их неотъемлемый признак – запрет на прикосновение к пище и проистекающая из него необходимость, чтобы человека, имевшего дело с трупом, кормили другие. Примечательно, что в Полинезии (или, может быть, это верно только для Гавайев) таким же ограничениям подвержены цари-жрецы при выполнении своих ритуальных священнодействий[129]. На островах Тонга в табу на мертвецов ясно проявляется последовательность ослабления запретов в зависимости от табуированности того или иного человека. «Никто не смел притронуться к мертвому вождю без того, чтобы не стать табу на десять лунных месяцев; исключение составляли вожди, которые в таком случае в зависимости от ранга умершего вождя становились табу на три, четыре или на пять месяцев. Но в случае погребения тела Туитонги (великого божественного вождя) даже вождь самого высокого ранга становился табу на десять месяцев…» («Золотая ветвь»). Эти дикари твердо верят в то, что всякий, нарушивший предписания табу, обречен тяжело заболеть и умереть; эта вера непоколебима, и, по мнению одного наблюдателя, «еще ни один не осмелился убедиться на деле в противном» (там же[130]).
Вообще те же запреты (пусть с нашей точки зрения они интереснее) применимы и к тем, кто соприкасается с мертвыми в переносном смысле, то есть к скорбящим родственникам, к вдовцам и вдовам. Те предписания, о которых говорилось выше, можно трактовать как типичные примеры заразности табу и способности к распространению. Но вот последующие раскроют перед нами мотивы установления табу, как мнимые, так и те, которые мы можем считать более глубокими и подлинными.
«Индейцы-шусвап (Британская Колумбия) изолируют вдовцов и вдов во время ношения траура и запрещают им дотрагиваться до своей головы и тела; чаши и сосуды для приготовления и подачи пищи, которыми они пользуются в это время, не могут использоваться никем другим… Мимо людей в трауре не пройдет ни один охотник, так как считается, что они приносят несчастье. Даже тот, на кого упадет их тень, сразу же почувствует себя дурно. Для постели и подушек они используют ветви колючего кустарника, чтобы держать на расстоянии от себя дух умершего. Постели их также обложены колючим кустарником» («Золотая ветвь»[131]). Той же цели еще более явно служат обычаи другого североамериканского племени: после смерти мужа вдова «носит набедренную повязку из сухой травы на протяжении нескольких дней, чтобы воспрепятствовать попыткам духа покойника ею овладеть»[132]. Отсюда ясно, что «сближение» в переносном смысле понимается как телесный контакт, ибо дух умершего не покидает родичей и продолжает «витать вокруг них» весь срок траура.
«Среди агутаино с Палавана, одного из Филиппинских островов, вдова не смеет покидать хижину в первые семь или восемь дней после смерти мужа, разве что в те часы, когда нечего опасаться случайных встреч, ибо всякого, кто ее увидит, ждет внезапная смерть. Во избежание этого вдова стучит деревянной палкой по деревьям, предупреждая о своем приближении, а эти деревья потом засыхают»[133]. Другое наблюдение объясняет природу страха перед вдовствующими. «В районе Мекео (Британская Новая Гвинея) вдовец теряет все гражданские права и становится в социальном отношении изгоем, которого все сторонятся. Он не имеет права возделывать сад, появляться на людях, проходить через селение, прохаживаться по дорогам и тропинкам. Подобно дикому зверю, он должен скрываться в высокой траве или в кустах. Если он видит или слышит, что кто-то приближается – особенно если это женщина, – он обязан скрыться за деревом или в чаще леса» («Золотая ветвь»[134]). Из последнего факта легко объяснить опасность, воплощаемую вдовцом, – это искушение. Муж, потерявший жену, должен избегать желания найти ей замену, а вдове приходится бороться с тем же желанием (кроме того, лишенная супруга и повелителя, она будит похоть других мужчин). Всякое такое заменяющее удовлетворение противоречит смыслу траура и вызывает поэтому гнев покойников[135].
* * *
Одним из наиболее странных (и поучительных при этом) обычаев табу на оплакивание мертвецов у первобытных народов является запрет произносить имя умершего. Этот обычай чрезвычайно распространен, выражается множеством способов и ведет к различным значительным последствиям. Кроме австралийцев и полинезийцев, которые, как считается, сохранили для нас лучше других обычаи табу, этот запрет применяют «столь отдаленные друг от друга народы, как сибирские самоеды и года в Южной Индии, жители Монголии и туареги Сахары, айны в Японии, акамба и нанди в Восточной Африке, тингианы на Филиппинских островах, а также туземцы Никобарских островов, Борнео, Мадагаскара и Тасмании» («Золотая ветвь»). В ряде случаев запрет и его следствия действуют лишь во время траура, у других же народов они постоянны, но кажется, что везде слабеют по мере прошествия времени.
Обыкновенно запрет произносить имя умершего соблюдается очень строго. Так, у некоторых южноамериканских племен считается грубым оскорблением для оставшихся в живых упомянуть вслух умершего по имени; за это полагается наказание, столь же суровое, как за убийство (Фрэзер). Нелегко понять, почему произнесение имени мертвеца настолько пугает, однако связанная с этим фактом опасность побуждает к предупредительным мерам, любопытным и важным во многих отношениях. Так, масаи Восточной Африки меняют имя умершего непосредственно после смерти человека; покойника можно без боязни называть новым именем, между тем как все запрещения связаны с прежним именем. Похоже, предполагается, что духу неизвестно его новое имя, и он его никогда не узнает (там же). Южноавстралийские племена возле Аделаиды и в бухте Энкаунтер настолько последовательны в своих мерах предосторожности, что после чьей-нибудь смерти все, кто носит такое же имя или сходное с ним, меняют свои имена (там же). Иной раз, например, у некоторых племен в штате Виктория и на северо-западе Америки, эти меры распространяют далее, после чьей-нибудь смерти меняя имена всех родичей покойника, независимо от сходства с именем умершего (там же). У гуякуру в Парагвае вождь по печальному поводу дает новые имена всем членам племени, каковые «впредь запоминаются так, будто они всегда носили эти имена»[136].
