гневно постукивая посохом.
– Что? Ничего я не ел! – тут же выпятив язык, с характерным «а», ответил Паша.
Его возмутили обвинения в пожирании экскрементов, все-таки он считал себя цивилизованным человеком. Еремей же внимательно изучил ротовую полость и после мягко проговорил:
– Молодцы, вот теперь можете съесть оставшееся, ты синие, – указывая на Павла, сказал волхв, – а ты красные.
Любава робко взяла красный камешек и положила его в рот. Секунду ее лицо не выражало никаких эмоций, но после, когда она раскусила камешек, лицо ее озарилось улыбкой наслаждения. Будто прямо сейчас она выпила целую бочку нектара богов, будто счастье, собранное со всех обитателей земли прямо в этот момент целиком запихнули в нее, в Любаву. Дожевав первую «ягоду», она тут же схватила вторую.
Паша остался при своем: «Жрать какашки я не стану».
– Не буду – проворчал он и отвернулся.
– Как хочешь, – сказал волхв и тут же, буквально в один момент, схватил синие камешки и закинул их в рот.
Уже через момент Паша испытал сильнейшее огорчение, он клял свою глупость, ведь если они едят эти камешки, и им так вкусно, то от чего бы и ему не попробовать. Он повернулся обратно: что волхв, что Любава источали радость, которую, казалось, можно было даже осязать. Не выдержав этого, он ухватил красный камешек, и, невзирая на попытку волхва что-то сказать, тут же раскусил его.
Из-под скорлупы с нейтральным вкусом в рот хлынуло наполнение. Оно было настолько горьким, противным, ужасающим на вкус, что Паша в тот момент выбрал бы съесть все содержимое переполненной выгребной ямы, лишь бы избавить себя от этого вкуса. Ему было настолько противно, что он онемел, в сердце поселилась тоска – это продлится вечность. Из всех Пашиных чувств остался только вкус, и он был ужасен.
Паша, с переполненной отвращением гримасой, принялся неистово выплевывать только что с такой страстью съеденное. Рвотные позывы терзали тело, однако Павел не спешил расставаться с обедом. «Что я съел вообще, почему они такие довольные были-то, как они это терпят!»: судорожно дергаясь, думал он. Склонившись к коленям и тяжело дыша, он сплевывал остатки помета жар-птицы прямо на пол. Вязкая слюна длинными струями спадала вниз, свисая с краев губ, она шлепалась в небольшую лужицу.
– Вот дурачок, – хмыкнул Еремей, – Я же говорил, какие можно есть, а какие нельзя.
– Не говорил ты ничего! – с отдышкой выкрикнул Паша, разогнувшись.
Однако его тут же скрючило обратно, прижимая торс к коленям, рвота так и не вырывалась наружу, но тело выворачивало в прямом смысле.
– Говноеды… – проворчал он чуть отдышавшись.
Посидев так еще с минуту, он почувствовал в себе силы встать. Тогда он поднялся с лавки и уверенными шагами потопал к выходу, не забыв хлопнуть дверью.
– А убирать кто будет?! – вдогонку прилетели слова волхва.
Но Павел не ответил, он был то ли разгневан, то ли обижен. Горечь все еще тревожила вкусовые рецепторы, слюна продолжала обильно наполнять рот. Плюясь, как верблюд, Паша подумал, что может и не пережить те два месяца, что нужны для подготовки чародейства. Обилие столь удивительных и опасных событий в такие сжатые сроки просто давило Пашу, не давая ему отдышаться, отдохнуть и собраться с силами, как он ни пытался. Его хватало разве что на пару часов решительных и обдуманных действий.
Ему захотелось где-нибудь сесть, свернуться клубочком и оказаться дома. Так он был напуган и подавлен. Сам того не заметив, он сел на траву, росшую под раскидистым дубом, который рос неподалеку от дома волхва. Здесь же было оборудованное кострище с горкой прогоревшего пепла, а рядом с ним стоял большой камень.
Солнце понемногу клонилось к горизонту, наступил вечер со свойственным ему теплом и звуками. Паша прикрыл глаза, ворочая в голове воспоминания прошедших дней, постоянно удивляясь собственному везению. Не раз и не два смерть дышала ему в лицо, но он каким-то образом уходил от нее, или она его отпускала. Мысли закружились в голове, картинки и ощущения поочередно сменялись, образуя какую-то бесноватую воронку, втягивающую Павла все глубже и глубже в себя. Он не заметил в костре едва тлеющих угольков, однако сейчас, пока его глаза были закрыты, они разгорались с новой силой, и легкий ветерок нес густую дымку на Павла.
Водоворот образов и чувств полностью поглотил сознание, такое бывает прямо перед тем, как человек засыпает. Слабый шум сердцебиения резко сменился звоном железа и криком тысяч умирающих и убивающих людей, смешивающимся с ржанием лошадей.
Паша открыл глаза и обнаружил себя на поле боя, прямо позади него неслись кавалеристы, грозно выставив копья наперевес. Бежать было некуда, считанные метры отделяли его от первого ряда кавалеристов, он успел повернуться к ним грудью. В нее смотрел безжалостный наконечник копья. А с наконечника на Павла смотрела неминуемая смерть, устрашившись которой Паша в последний миг прикрыл голову руками, припав к земле. Губы сжались в тонкую нить, сердце билось, словно нужно было отстукать все удары, уготованные судьбой именно за эту секунду.
«Почему так долго»: мысль пронеслась мимолетно, но оставила за собой след все нарастающего недоумения и некоторого облегчения. Уже прошло несколько десятков секунд с того момента, как Павел принял свое предсмертное положение. Ежесекундно он ожидал пронзающей боли, оставленной копьем, или глухого удара копыта, но ничего не происходило, хотя гул битвы был все так же отчетлив. Павел раскрыл глаза, с боязнью, будто нехотя. Кавалерия уже громила ряды вражеской пехоты, сея смерть и опустошение, но утопая в ней и сама. Разномастно одетые и экипированные воины слились в общую, громыхающую железом и деревом массу, не оставив зрителю возможности понять кто одерживает верх, и кто с кем ведет борьбу.
Паша попытался встать, но вдруг понял, что у него нет тела, оно куда-то исчезло. Тогда он взлетел над полем битвы, будто всегда это умел. Он парил над армиями от левого фланга к центру, где горели огни, а прямо над воинами сверкала гроза, разя молниями землю и воинов на ней. Такой масштабной битвы он не видел никогда, он даже не мог представить такого количества сражающихся одновременно, на одном поле, людей.
На центральном фронте битвы войска были одеты так, что различить их было гораздо проще, нежели на флангах. Летел же Павел прямо над линией битвы, так что по правую и левую сторону от него находились враждующие армии. Знамена слева в основном изображали солнце либо солярный знак, справа же на флагах изображалась птица, которую Паша посчитал фениксом, фигурировали так же якорь
