– спросил он мрачного сына.
- Меня бы, после издевательств, повесили. А тебя, если б не убили, выгнали бы без ничего. И остался бы ты в этом мире один-одинёшенек без средств к существованию. Чтобы не умереть с голоду, тебе пришлось бы батрачить. Например, устроиться на шахту. И вкалывал бы ты от зари до зари рабским трудом в антисанитарных условиях за гроши. Тут дикий капитализм. Ещё в прошлом десятилетии расцветало рабство. И детский труд тут ценится дешевле всего.
Славик уже другим взглядом посмотрел на отца и Артём понял, что сын слышит его. Он продолжил:
- Сколько бы ты в таких условиях смог протянуть? Полгода? Год? Два? А потом бы умер от тяжкой работы, плохого питания и болезней. Или тебя бы прирезал какой-нибудь оборванец в день зарплаты за твои жалкие гроши. Вот что нас ждало! И всё из-за подлой жадности этих людей! Они нас - ни меня, ни тебя не пожалели. Хотя мы им ничего плохого не делали. И я их не пожалел в ответ. Они на нас плевали, ни за что обрекая на смерть! И я на них плевал! Я никого первым не трогаю. Это они тронули нас. Я защищался. Они хотели гибели моего ребёнка! За это я убью их детей. Хоть сто! Хоть тысячу! Понял? Это враждебный мир. Здесь человек человеку не друг, товарищ и брат, а волк, предатель и враг! Кроме тебя у меня здесь никого нет. И я буду драться за тебя и за себя до самой распоследней капельки крови! Вот так! Всё! А дальше думай сам…
Вечером у костра, съев огурцы и лепёшки убитых им людей, он серьёзно разговаривал с сыном об этом мире, о их месте в нём, о своём будущем. Потом долго ворочался, пытался заснуть. Но перед мысленным взором вставали глаза той девочки, то живые и светлые, то потухшие и мёртвые. В конце концов Артём обматерил себя, приказал выбросить эту девочку из памяти, обнял спящего уже сына и,всё-таки сумел заснуть.
А утром, надевая патронташ со своим неизменным Мервином и Хулбертом, Славка попросил:
- Пап, а ты научишь меня револьверу? Чтоб так, как ты!
Отец посмотрел на сына, улыбнулся:
- Научу. Конечно научу, сынок. Встанем днём на отдых, покажу тебе три базовых упражнения. Будешь выполнять их, отрабатывая до автоматизма. А потом, когда отъедем подальше в горы, чтоб нас никто не обнаружил, постреляешь по-настоящему.
Он посмотрел в сторону гор, куда им предстояло ехать и прошептал:
- Горы. Опять горы. Как же я ненавижу горы…
Две недели спустя на дорогу, ведущую к Бозмену, в нескольких милях западнее города вышли два человека с четырьмя конями. Старший, крупный мужик с короткой седой бородкой, осмотрев горизонт в бинокль, сказал младшему – высокому худому подростку:
- Вон тащатся несколько фур в город. Заедем вместе с ними. А пока переодевайся в тутошнее тряпьё.
- Пап, а можно я кроссовки оставлю? Сапоги не моего размера и дурацкие они.
- Совсем дурак? Твои кроссовки бросаются в глаза как новогодняя ёлка. А мы должны ничем не отличаться от местных пиндосов – возмущённо сказал отец – если получится, то купим тебе в городе новые сапоги. Деньги есть.
Помолчав продолжил:
- Значит так, первым делом к кузнецу. Пусть подкуёт Пятнашку, а то у неё скоро подкова отлетит. И остальных лошадей пусть посмотрит. Ведь дорога дальняя предстоит. Я тем временем к цирюльнику сбегаю, бороду сбрею – и посмотрев извиняющиеся на сына, пояснил:
- Ну не могу я сам опасной бритвой бриться. Нормально не получается ещё. И бородатым ходить противно.
Поглядев на приближающиеся телеги, продолжил:
- Затем закупаем жратву себе и коням. А потом надо патронов подкупить. Особенно к револьверам. А то ты их почти все пожёг, Робин Гуд хренов.
- Сам такой – ответил «мелкий» и показал отцу язык.
Старший обозначил подзатыльник, от которого «мелкий» ловко уклонился. Отец усмехнулся и заговорил дальше:
- Надо постараться всё сделать часа за три, чтобы выехать из города ещё до вечера. Выезжаем по западной дороге, отъедем из поля зрения с города и с юга обогнём его, чтобы выехать снова к этому месту. Ну и поедем дальше, прямиком на восточное побережье, к Атлантике.
Оба синхронно повернули головы и посмотрели на восток, туда, где их ожидали тысячи километров неизвестности.
