— Отчего ты два ведра выпить дал?
— Жалко стало мне его.
— Рассказала мне Руска, что сжалился. Не виню тебя. Да и K°́ски сам за тебя слово молвил. Попросил не ругать. Заступился. Впредь не делай так.
Извинился Елисей, пообещал слушаться. Хоть и была хозяйка мала с виду, да разговор вела, будто зрелая.
Веселил их голбешник до самого вечера. Так и не выпустил из лап монетку обменную, а как стемнело, да спать собрались, на полати к ушкуйникам влез и между ними устроился. Снова чудился воинам жуткой бури стон, плеск ручья с шуршаньем стрекозовым. И приснился им сон, что, как встарь, они всей ватагой на лодке под парусом — да на Волге-Матушке; подвиги снились им ратные, да походы их снились кровавые, что добычей были богатые, да во славу Великого Новгорода; как торговлю вели серебром и пушниною; дом родной, люди близкие, да ватаман с побратимами. Неспокойно спали ушкуйники ночь вторую, всё время ворочались да вздыхали горестно.
* * *
Рано поутру разбудил их звон. За столом сидят Яська сонная, Руска грустная, а на лавке у стены — худой юноша. Монетку пальцами подбрасывает, а голбешник юркой кошкой носится, на лету её схватывает, да не всегда получается. Умылись ушкуйники водой родниковой, за стол сели. Всё гадал Третьяк, как смогла девонька, пока спали они с Елисеем, печь натопить, яств таких наготовить, пирог испечь, да их двоих не разбудить.
Было утром иным угощение, не то, что в дни предыдущие. Всё хвалили де́вицы воинов да приговаривали, что во граде любом цены бы им не было. После трапезы из избы вышли. Яська с худым к озеру пошла, Руска с Елисеем во двор вышла, а Третьяк с голбешником в доме остались.
Смотрит молодой ушкуйник, а за избой полянка-то красивая, вся в цветах да сверкающей травушке.
— Отчего же туда вы не ходите? — вопросил Елисей, поднимаясь. — До чего же место глазу приятное.
— Не ходи туда, — Руся ответила. — Не поляна то, — болото бездонное. Много жителей славного города в этой топи погибло безвременно.
Вновь опечалилась де́вица, глаза свои серые в сторону отводя.
— Коль узнал бы ты что-то страшное, ты бы дальше со мной разговаривал? Ты ходил бы со мной снова по воду, как вчера ты бы бросился в озеро?
Взглянул на Русю Елисей, промолчал да и высказался:
— Думал раньше я, что русалка ты. Только если бы так и сталось, может, врут они, сказки старые, что изводят духи нечистые. Если б было так, ты меня вчера утащила бы, утопила, и не видел бы я света Божьего.
Улыбнулась Руска загадочно, но в ответ ни слова не молвила. Опустила глаза свои серые да по плечам рассыпала волосы.
Разговор их ушкуйник подслушивал под голбешника взгляд подозрительный. Помотал тот головой, потопал неодобрительно да так Третьяка по пятке и пнул. Заскакал старый на одной ноге, чуть локтём не ударивши лестницу, а голбешник фырчит, издевается. Стал он выть, неуклюже подпрыгивать, будто тоже от боли корячится. Разозлиться хотел Третьяк, да остыл, засмеялся незлобно.
— Проучил ты меня. Поделом же.
Успокоился голбешник, подошёл к ушкуйнику, об ногу потёрся, пожалел, стало быть, но коготком погрозил.
* * *
Возвратились худой и Яська с озера, вновь на стол накрыли. Сели вместе Руска с Елисеем. Улыбаются, шепчутся, а голбешник к Третьяку поближе прижимается да монетку разменную поглаживает, всё урчит.
И как только трапеза кончилась, встала хозяюшка да к ушкуйникам обратилась:
— Одевайте-ка, воины храбрые, вы кольчуги свои да шеломы — разговор у нас будет. А пока тебе, Елисей, да за доброту твою от Коски дар.
Вышел худой из избы, за дверью спрятался и вернулся, в плащ красный запахнутый, протянул молодому ушкуйнику саблю новую в ножнах белых, серебром богато украшенных. А на ножнах тех, кроме серебра, самоцветных камней россыпи.
Поклонился худой:
— С благодарностью. Коли примешь ты сей подарок мой, то на ножнах монета прикреплена.
Подивился Елисей, но принял дар, возвратил монету.
— Кто же ты таков? — вопросил Третьяк.
— Крови княжеской; правлю в землях тех, до которых не все добираются.
— Облачайтесь, — напомнила девонька, за собой Руску с юношей вывела.
Только хлопнула дверь, так спросил Третьяк:
— Для чего это всё, как ты думаешь?
Усмехнулся в ответ молодой, рассмеялся:
— Я не думаю, знаю всё уже.
— Так и мне скажи.
— Не могу, Третьяк. Должен сам ты узнать да воспользоваться правом выбора.
Облачился Елисей, саблю примостил куда следует да из избы вышел. Всё не мог Третьяк успокоиться, всё казалось ему, будто это сон, лишь голбешник с монеткой блестящей, что на лавке сидел, развевал все сомнения.
Отворил дверь старый ушкуйник — стоят перед избой четверо. Яська молча рукой манит, за собой ведёт через лес к озеру. Как дошли, повернулись все к Третьяку лицом, не сговариваясь.
— Что, боитесь? — спросила девонька.
Посмотрела она на ушкуйников, задержала взгляд на молодом, что Руску за руку взял, головой покачала.
— А тебе теперь нет пути назад.
— Знаю я. Выбор сделал свой. Я готов, чего бы ни стоило.
Прищурилась хозяйка, снова покачала головой неодобрительно. Тронул за плечо её Коски.
— Не ругай Елисея, раз он так решил. Не твоё это право — одного его.
— Хорошо, — согласилась Ясенька.
Достала она платочек белый из рукава да в ручках затеребила.
— Соврала я вам, что из наших мест никуда больше хода нет. Есть один лишь путь, но волшебный он. Тот пойдёт, кто захочет сам. Не захочет сам — здесь останется.
— Так и знал, что ты нечисть поганая, — закричал Третьяк, саблю выхватил, замахнулся, ударил, да девонька ловко маленьким своим пальчиком отбила клинок, словно веточку.
Разгневалась Яська, прищурилась. Показалось ушкуйнику старому, что перед ним та поляни́ца.
Разметались волосы чёрные, будто ветви дерева старого. Вот и буря подня́лась на озере, да вздыбились волны огромные, словно были то воды буйные своенравного гордого Ка́спия. Но сама она успокоилась — ветер стих, распрямилась гладь водная. Лишь глаза васильковые, яркие на ушкуйника смотрят по-старчески. Промолчала опять Язя-девонька, лишь моргнула, да сразу ушкуйника оплеухой мужской-воеводческой привела в себя да отбросила.
Переложила она платочек в правую руку, левой волосы пригладила, посмотрела на Третьяка строго, как матушка. Взмахнула Яська рукой, затряслась земля, заходило рябью мелкой озеро. Поднялся из него город дивный, светлый, жемчугом и золотом переливается. И пропало болото вокруг, лес пропал, и сиянием белым чистым всё вокруг заволокло. Смотрят ушкуйники, а перед городом тем река синяя, и мост белокаменный через неё. Снял с себя Коски плащ да бросил им под ноги, обратился тот красной дорогою до моста и через мост.
