алчности странный юнец может погибнуть. Однако, каковы бы ни были опасения крестьянина, он не стал отговаривать пришельца слишком настойчиво.
— Гидраки сильны и хитры. Они как ялпиды, но со множеством голов. Чтобы уничтожить гидраку, ты должен рубить стремительно: раны от клинка она быстро заживляет. Она тебя обезоружит. Она тебя убьет.
— Не убьет! — убежденно заявил Пертурабо.
Он покинул деревню. Той ночью он попировал мясом ялпиды, не зная, что оно ядовито для смертных людей. Ему оно вреда не причинило.
На следующий день примарх отправился к выступу. Когда он прокладывал себе путь по тропе с высоких пиков, где спал, то нашел сверток, втиснутый под скалу. Мальчик с любопытством раскрыл его и обнаружил комплект одежды вроде той, что носили пастухи, скроенной для его мускулистого юного тела. Качество изготовления было неудовлетворительным. Пертурабо видел мириады способов его улучшить и усовершенствовал костюм, прежде чем выбросить свои шкуры и надеть его.
На пути к долине гидраки он остановился, чтобы вырезать себе дубину из сердцевины дерева. Пастух был прав. Тварь быстро исцеляла раны от его меча. Она вырвала клинок у него из руки и отшвырнула прочь, но, когда Пертурабо размозжил дубиной три из пяти ее черепов, все равно издохла.
Головы он принес в ту же самую усадьбу, и на следующий день ему оставили еще больше даров. Еда и посуда — миска, ложка, ножи и прочее. Ничего подобного у него раньше не было, но в тот миг, когда он их увидел, примарх знал, что это такое, и понял, что эти вещи низкопробные. Он отказался от подаренных предметов и смастерил собственные.
Спустя неделю буря новых знаний вытеснила его воспоминания, и он забыл, что все это с ним произошло.
А еще через шесть месяцев он обнаружил, что цепляется за Фригейские утесы, и так началась его настоящая жизнь.
«Лэндспидер» доставил чету Ле Бон в маленький высокогорный городок. Современные здания, лепившиеся к голым скалам, составляли большинство улиц, но центр представлял собой неровно вымощенную площадь на вершине холма в теснине, на том месте, где кончался один утес и начинался другой. Площадь была старой, как и здания вокруг нее, сложенные из грубого камня задолго до пришествия Императора на Олимпию. Чуть в стороне от остальных построек стояла примитивная кузница. Из ее трубы валил дым.
Центр площади занимало идеализированное изображение Пертурабо. Отлитый в золоте примарх высился над наковальней, подняв кузнечный молот для удара. Каменная кладка пьедестала была безупречной, художественность исполнения — грандиозной. Так много золота — на обнищалой Олимпии оно имело баснословную ценность.
Стиль и роскошь статуи нелепо контрастировали с ее окружением.
Простой занавес из шкур отделял кузню от внешнего мира. Крашкаликс зашагал прямиком ко входу и придержал его открытым, пропуская летописцев. Их обдало жаром. Внутри работал кузнец.
— Сюда, — позвал легионер.
— Храм? — недоверчиво спросил Оливье.
— Музей, — поправил его Крашкаликс.
— Как по мне, похоже на храм, — сказал Ле Бон. — Мы уже видели такое раньше — чуть ли не культ сынов Императора в их легионах. Нам нужно не это, нам нужна истина.
— Тише, Оливье! — шикнула Марисса.
— Я не буду молчать, когда вижу, что Имперскую Истину игнорируют.
Крашкаликс уставился в пол. Легионы действительно почитали своих генетических отцов. Ле Бон был убежден, что в один прекрасный день это приведет к неприятностям.
— Я вас привел не для поклонения. Вы хотели поговорить с людьми, связанными с примархом. С честными людьми.
— Да, — согласился Оливье. — Хотели.
Он обвел взглядом городок. Подобно Лохосу, он был малонаселенным. Те немногие люди, что вышли поглядеть на чужаков, оказались стариками.
— Местный кузнец — Герадем, внук Андоса.
— Андоса? Приемного брата Пертурабо? — удивился летописец. — И что же он здесь делает?
— Почему бы нам не спросить у него, дорогой муж? — предложила Марисса и вошла в кузню.
Ле Бон глубоко вдохнул холодный воздух. Прежде чем он успел последовать за женой, его остановил Крашкаликс:
— Будьте осторожны, повторяя то, что он скажет. Герадем не боится высказывать свое мнение. В основном он говорит правду, но это неудобная версия правды.
Оливье изумился вновь:
— И ему позволяют?
— Он родственник нашего генетического отца и господина. Я уже говорил, что мы предпочитаем не вмешиваться в политику.
Летописец нырнул в жаркое нутро кузни. Крашкаликс зашел последним, нагнувшись, чтобы не задеть притолоку. Занавес из шкур опустился, погасив яркий свет дня и оставив посетителей в красноватой темноте.
Кузнец обматывал проволокой связку железных прутьев. Затем включил современную машину, приводящую в движение мехи, засунул связку в огонь и долго регулировал ее положение, прогревая металл. Минут пять мужчина, занятый делом, игнорировал Ле Бонов и их сопровождающего. И наконец, когда Оливье уже начал терять терпение, заговорил, не отрываясь от работы:
— Ничего не скажу, пока он тут.
— Прошу прощения? — переспросил летописец.
Легионер должен уйти. Что бы вы ни надеялись выяснить, при нем ничего не скажу.
— Откуда вы знаете, что мы рассчитывали на беседу? Может, мы просто смотрим. У вас наверняка бывают визитеры.
— Не часто. Не так часто, как хотел бы Пертурабо. — Герадем вынул связку, теперь светящуюся оранжевым, из огня и положил на наковальню. — «Спидер», — сказал он. — Этих «Спидеров» тут немного. И с вами один из них. Вы — иномирцы, важные шишки. Вам что-то надо, ясное дело. Но я не стану болтать при нем.
Оливье взглянул на субкапитана. Крашкаликс изобразил форменную нахмуренность Легионес Астартес, кивнул и вышел.
— Думаю, вы пришли сюда поговорить о примархе. — Трижды ударив, чтобы прицелиться, Герадем начал бить по размягченному металлу; его удары сваривали железные прутья в одно целое.
— Предположения ненадежны, — сказал Ле Бон.
Жена посмотрела на него с безмолвным упреком.
— Они забирают лучших, — проронил Герадем между ударами по металлу. — Не только мальчишек в легион, но и почти всю молодежь. Их забирают для флота, для верфей и ауксилий, а отбросы оставляют здесь. Но то, что не забрали меня, еще не значит, что я идиот. — Металл пел от его усилий. — Вы здесь, чтобы
