государством как максимум пять человек: Гитлера, Геринга, Риббентропа, Гиммлера, Геббельса. Всю систему, включающую в себя даже СС с системой концлагерей и тюрем, всю армию, нацистскую партию, — все это он хотел оставить для того, чтобы еще разок попытать счастья для германского оружия на востоке. В качестве диктаторов он видел генералов Браухича, Гальдера, Бека ну и, конечно, себя…
Канарис умело маскировался. Он нигде не вел никаких разговоров о своих замыслах. Он предоставлял это Остеру. Он никогда и ничем не рисковал: о его замыслах знали в штабе два-три доверенных человека. Право рисковать он предоставлял Остеру…
Итак, маленький честолюбец, чье воспаленное воображение уже давно создало ему высочайшее самомнение, ждал своего ближайшего соратника. Иногда он задумывался: а что случилось бы, если бы фюрер вернул ему свое расположение? Он не давал себе ответа на этот вопрос, но в глубине души допускал мысль об аресте своих теперешних единомышленников и передаче их в руки диктатора. Даже Остера…
Полковник вошел неслышной походкой. Если бы не колыхнувшаяся портьера, Канарис даже не догадался бы о его приходе. Адмирал молча кивнул Остеру, указал на стул.
— Ну, какие новости?
Остер пожал плечами.
— Наши дешифровщики работают… Сложный шифр. Даже Мурер бессилен. А ведь он раскрыл шифр английского адмиралтейства.
Канарис закрыл альбом.
— Как себя вел этот… Эккерт?
Остер улыбнулся.
— Это крупная фигура, господин адмирал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Но я его скрутил. Он свяжется со своими шефами. Возможно, нам придется передать его депешу со своей радиостанции. Конечно, у него есть связь, но он хочет получить еще одно доказательство. Я дал согласие, рассчитывая заполучить еще одну шифровку. Тогда будет легче работать Муреру и его людям.
Канарис молча курил. Остер смотрел на спокойные пальцы адмирала, поглаживающие обшлага мундира.
— Я сказал ему о Гибралтаре… По-моему, это его заинтересовало. Если Гитлер получит по носу в осуществлении этой своей затеи, это будет совсем не лишне. Может быть, тогда нам удастся привлечь на свою сторону испугавшегося Гитлера. Сейчас изо всех сохраняют выдержку и спокойствие только Бек и Герделер. Остальных потрясли бесконечные победы ефрейтора. А без них наш замысел…
Канарис стряхнул пепел на ковер.
— Ваш замысел, Ганс, ваш. Я не столь честолюбив.
— Конечно, мой замысел, господин адмирал. Но я осуществляю его ради вас.
Канарис подумал и сказал несколько фраз, которым суждено было потом занять место в протоколах его допроса и вызвать бешенство Гитлера:
— Если Гитлер выиграет войну — это будет означать наш конец и конец Германии. Если же Гитлер ее проиграет, то и это будет концом Германии. И даже если нам удастся осилить Гитлера, мы вызовем этим не только крушение его, но и наше, ибо за границей уже никто не станет нам доверять. Вы поняли меня, Ганс? Делайте еще одну попытку, и после этого мы прекращаем работу. Мы пойдем с Гитлером.
Остер склонил голову.
— Эккерт — верная карта, господин адмирал. Важно, чтобы он не только нам поверил, но и убедил в своей правоте англичан. Я успокоил его на счет русских: Черчилль должен знать, что наши армии пойдут не на запад, а на восток — древней дорогой германских легионов.
— Да-да… на восток, — думая о чем-то своем, сказал Канарис. — Именно на восток, Остер. Вы вот лучше скажите мне, а не может ли этот ваш Эккерт оказаться русским шпионом? В сущности, все наши домыслы — это только домыслы. А я люблю работать с тем или иным человеком только тогда, когда передо мной раскрытые карты. Ну хорошо, пусть не русским шпионом, пусть он работает на кого-либо из наших союзников: на Муссолини или японцев. Даже в этом случае мы сделаем непоправимую глупость, Остер.
— Нет, это исключено. — Остер даже руками замахал. — Это исключено, господин адмирал. Все связи Эккерта подтверждают мою позицию.
Канарис пожевал губами.
— И все же мне нужны данные о жизни этого человека, Остер. Где он родился, кто его предки, чем он дышал — все-все… Я хочу иметь в руках карты, Остер. Сколько вам нужно времени, чтобы дать мне все эти факты? Неделю? Великолепно! Через неделю я жду вас с жизнью господина Эккерта в руках. Именно с жизнью, а не с фактами. Все должно быть осмыслено, Остер, систематизировано. Я должен по вашим бумагам увидеть живого человека со всеми его привычками.
— Все будет хорошо, экселенц, я просто не поверю, что толстый Геринг мог взять к себе в свиту непроверенного человека. Ведь он долгое время был министром прусской полиции. А там, в этом ведомстве, самые лучшие досье в Европе. Сейчас, правда, их прибрал к рукам Гиммлер… — Остер вытер платком вспотевшее лицо, оглянулся на завешенное окно. — Сегодня Руммлер целый день предупреждает об английской бомбежке, и в кабинетах ужасно душно. Я совсем запарился.
Канарис чуть пошевелился в своем кресле.
— И все же бомбежка будет сегодня ночью, Ганс. Я знаю англичан. Как только в Берлин приезжает кто-то из иностранных гостей — их самолеты тут как тут. Черчилль считает это лучшим способом контрагитации против убеждений Гитлера. А сегодня в Берлине испанский министр Суньер, мерзкая личность, но без него Франко не удержался бы в своем кресле. Да-да, Ганс, испанцы нам пока что нужны. Если б не трусость Франко, мы бы уже давно пощекотали колониальные мозоли мистера Черчилля и стали бы с ним друзьями. Я представляю себе, какой концерт устроют над Берлином англичане, когда с визитом прибудет русский министр. Не так ли, Ганс? Что там еще нового?
Это было в манере Канариса: вести речь об одном и вдруг задать вопрос абсолютно из другой оперы, логически не связанный с предыдущими словами. Остер уже не удивлялся таким внезапным переходам своего шефа с одной темы на другую. Говорят, таким образом он ставил в трудные ситуации многих своих собеседников.
— Я жду, Ганс, — напомнил Канарис.
Остер отложил пачку бумаг, которую держал перед собой.
— Генерал-фельдмаршал Вицлебен и генерал фон Фалькенгаузен прервали со мной все контакты. На них нет абсолютно никакой надежды. Они отказались от участия в нашем сообществе.
Канарис все свое внимание обратил на тщательно вычищенные ногти.
— Надеюсь, Ганс, вы не сказали им, что я принимаю участие в этом так называемом сообществе? Благодарю вас. Я ни на минуту не усомнился в вашем благоразумии…
Адмирал подавил зевок. Остер понял, что наступила пора покинуть его. Встал.
— У меня есть работа, экселенц… Если вы не возражаете, я вернусь к ней.
— Да-да, Ганс, — равнодушно сказал адмирал, — возвращайтесь. Когда вы на посту,
