пять, а потом упала на колени и просила, просто умоляла, чтобы меня отпустили, что я ничего не сделала. Он сказал, что разрешит мне позвонить домой, и что если я подпишу документ, он переведёт меня в другое отделение, но я подписывать ничего не стала. На этом разговор наш закончился.
Я не могла поверить в то, что человек, который сидел со мной за одним столом, общался, пил чай, ел мои пасхальные пироги, накатал такое заявление!
Впереди были выходные, ко мне приехала бабушка, я тайно отдала ей крестик, пока его не отняли. Я хотела убежать в тот момент, когда открыли бы дверь, чтобы выпустить мою бабушку, пока меня совсем не обкололи, поделилась с ней своими мыслями. Она запретила мне это делать, ведь я была босая, в холод раздетой босиком по снегу бежать опасно, да и поймать могли, а это ещё страшнее того, если бы я получила воспаление лёгких. Она сказала, чтобы я ничего не подписывала.
Мне создали жёсткие условия нахождения, не позволяли сидеть до тех пор, пока не подпишу согласие. Я почти не спала, проводила больше половины суток стоя, не ела баланду, почти не пила, и, не смотря на то, что курение там уже было запрещено, мне всё равно было тяжело особенно с моими отращёнными длинными волосами.
Я держалась, терпела три дня, но в понедельник не справилась. Давка со всех сторон, сильный пережитый стресс, потрясение, физические и психологические мучения, заключённые и действие лекарств меня смогли сломать.
Врачиха долго смотрела на меня, я на неё. У меня в голове только и крутилось, что минимум полгода, думала о двух девушках, которые тоже не за что там лежали. Одна поделить ребёнка с мужем не могла, он пытался таким образом избавиться от неё, другая детдомовская пришла на занятия поддатая и обе там, и никто их никуда не отпускал, а на меня такое заявление накатали, что делать. Боялась, что после действия лекарств суд вряд ли оценит моё состояние адекватным и не поверит. Я писала, а в мыслях проговаривала, что сама себе подписываю приговор, но дату ставить не стала. Думала, что хотя бы это мне поможет, когда смогу оттуда выбраться.
Заведующий, как обещал, на следующий день перевёл меня в более хорошее отделение № 27 смешанного типа, где есть и женские и мужские палаты. Мне дали тапки и шинель, чтобы через улицу было в чём дойти.
Пока шла до отделения, вспомнила случай, когда обучалась в училище. Как-то мы отправились в поход в сосновый бор. В этом же бору, в несколько остановок от нас, располагалась психиатрическая больница, и вдруг в один момент я увидела цепочку, болтающуюся на бёдрах из-под ветровки. Я достала её, увидела, что нет крестика, который на ней весел, и понять не могла, как так получилось, что цепочка есть, а крестика нет, и чего вдруг цепочка сама по себе расстегнулась, но не упала, упал только крестик. Тогда я посмотрела в сторону больницы, видно мне её не было, но мне показалось, что Бог пытается о чём-то предупредить, ведь я потеряла крестик не где-то, а именно в сосновом бору.
Вспомнила о том, что не успела долечить зуб, у меня стояла временная пломба. Вообще, в том месте ты забывал обо всем на свете, даже о боли. У тебя в голове стояла одна единственная мысль, о спасение, о свободе, о доме, семье. Даже, если тебя покалечат, главное выжить во чтобы-то не стало, и эта мысль о выживание меня не покидала.
Я возненавидела этот мир, потому что не видела его, с другой стороны. Я постигла самое ужасное и болезненное в нём. Мне хотелось, чтобы настала война, на психбольницу сбросили ядерную бомбу и все, кто там работал, сдохли в один миг, даже если бы мне самой пришлось погибнуть. Мне хотелось положить конец всему. Я проклинала человека, который придумал такую больницу, проклинала день, когда я появилась на этот свет.
Что я чувствовала на тот момент? Это если представить, как тебе отрубают ногу, а потом по ней бьют и бьют, торчит мясо и кость, ты орёшь, а тебе всё рубят и бьют, ты лежишь и загибаешь от невыносимой боли, истекаешь кровью, и никто не может тебе помочь! Это если так представить мою душевную боль с физической! А иногда, я считала, что лучше без ноги, но на свободе!
15
Была Пасха, и я чувствовала хоть какую-то защиту. Я не переставала молиться не на одну секунду. Каждый день я проводила в молитвах и в мыслях о том, что ещё смогу на себя надеть крестик.
Через какое-то время мне разрешили забрать вещи из хранилищницы. Верхнюю одежду мне принесла сестра-хозяйка, а за телефоном мы ходили с ней вместе, их там выдавали раз в сутки на полчаса, это было единственное отделение, где можно было воспользоваться телефоном.
Потом я поняла, что смогу быть у этой сестры-хозяйки в помощниках, а значит хоть когда-нибудь иметь поблажки. Поблажкой я считала, это подстричь ногти в её присутствии, а не как в других отделениях тебе силком их обстригали, как хотели, выпросить отобранную передачу. Главной целью было войти в доверии, чтобы хоть как-то нормально там сосуществовать.
Однажды в отделение поступила одна девушка, её поместили ко мне в палату, звали её Марианной, она страдала анорексией, её мать привезла из Кемеровской области, а потом уехала. Мы с Марьяной родились в один день, только она была старше меня на год, очень подружились. Как-то раз, когда в палате никого не было, я, как обычно стояла на коленях перед окном и молилась, вдруг неожиданно в палату вошла Марианна, я резко встала с колен, просила её никому не говорить, что она увидела меня молящейся, она ответила, что тоже верующая и никому не скажет. Когда я лежала на кровати, железки которой впивались мне в рёбра, и смотрела в потолок, Марьяна постоянно говорила мне, чтобы я не грузилась, она ждала общения, а я всё время молилась. Мне нужно было молиться так, чтобы этого никто никогда не видел и не понимал, что я делаю. Я научилась молиться мысленно про себя так, что даже когда с кем-то разговаривала или слушала, я всё равно молилась.
Девушке было очень трудно без горячего чая и кипятка, поэтому она привезла с собой кипятильник, который прятала, и однажды спалилась, кипятильник отняли. Марианна очень страдала по этому поводу. Сестра-хозяйка
