– Фома, но ведь я по дружбе говорил тебе ты! – возопил дядя.– Я не знал, что тебе неприятно… Боже мой! но если б я только знал…
– Вы, – продолжал Фома, – вы, который не могли или, лучшесказать, не хотели исполнить самую пустейшую, самую ничтожнейшую из просьб,когда я вас просил сказать мне, как генералу, «ваше превосходительство»…
– Но, Фома, ведь это уже было, так сказать, высшеепосягновение, Фома.
– Высшее посягновение! Затвердили какую-то книжную фразу, даи повторяете ее, как попугай! Но знаете ли вы, что вы осрамили, обесчестилименя отказом сказать мне «ваше превосходительство», обесчестили тем, что, непоняв причин моих, выставили меня капризным дураком, достойным желтого дома! Нунеужели я не понимаю, что я бы сам был смешон, если б захотел именоватьсяпревосходительством, я, который презираю все эти чины и земные величия,ничтожные сами по себе, если они не освящаются добродетелью? За миллион невозьму генеральского чина без добродетели! А между тем вы считали меня забезумного! Для вашей же пользы я пожертвовал моим самолюбием и допустил, чтовы, вы могли считать меня за безумного, вы и ваши ученые! Единственно для того,чтоб просветить ваш ум, развить вашу нравственность и облить вас лучами новыхидей, решился я требовать от вас генеральского титула. Я именно хотел, чтоб выне почитали впредь генералов самыми высшими светилами на всем земном шаре;хотел доказать вам, что чин – ничто без великодушия и что нечего радоватьсяприезду вашего генерала, когда, может быть, и возле вас стоят люди, озаренныедобродетелью! Но вы так постоянно чванились передо мною своим чином полковника,что вам уже трудно было сказать мне «ваше превосходительство». Вот где причина!вот где искать ее, а не в посягновении каких-то судеб! Вся причина в том, чтовы полковник, а я просто Фома…
– Нет, Фома, нет! уверяю тебя, что это не так. Ты ученый, тыне просто Фома… я почитаю…
– Почитаете! хорошо! Так скажите же мне, если почитаете, какпо вашему мнению: достоин я или нет генеральского сана? Отвечайте решительно инемедленно: достоин иль нет? Я хочу посмотреть ваш ум, ваше развитие.
– За честность, за бескорыстие, за ум, за высочайшееблагородство души
– достоин! – с гордостью проговорил дядя.
– А если достоин, так для чего же вы не скажете мне «вашепревосходительство»?
– Фома, я, пожалуй, скажу…
– А я требую! А я теперь требую, полковник, настаиваю итребую! Я вижу, как вам тяжело это, потому-то и требую. Эта жертва с вашейстороны будет первым шагом вашего подвига, потому что – не забудьте это – выдолжны сделать целый ряд подвигов, чтоб сравняться со мною; вы должныпересилить самого себя, и тогда только я уверую в вашу искренность…
– Завтра же скажу тебе, Фома, «ваше превосходительство»!
– Нет, не завтра, полковник, завтра само собой. Я требую,чтоб вы теперь, сейчас же, сказали же, сказали мне «ваше превосходительство».
– Изволь, Фома, я готов… Только как же это так, сейчас,Фома?..
– Почему же не сейчас? или вам стыдно? В таком случае мнеобидно, если вам стыдно.
– Ну, да пожалуй, Фома, я готов… я даже горжусь… Только какже это, Фома, ни с того ни с сего: «здравствуйте, ваше превосходительство»?Ведь это нельзя …
– Нет, не «здравствуйте, ваше превосходительство», это ужеобидный тон; это похоже на шутку, на фарс. Я не позволю с собой таких шуток.Опомнитесь, немедленно опомнитесь, полковник! перемените ваш тон!
– Да ты не шутишь, Фома?
– Во-первых, я не ты, Егор Ильич, а вы – не забудьте это; ине Фома, а Фома Фомич.
– Да ей-богу же, Фома Фомич, я рад! Я всеми силами рад…Только что ж я скажу!
– Вы затрудняетесь, что прибавить к слову «вашепревосходительство» – это понятно. Давно бы вы объяснились! Это даже извинительно,особенно если человек не сочинитель, если выразиться поучтивее. Ну, я вампомогу, если вы не сочинитель. Говорите за мной: «ваше превосходительство!..»
– Ну, «ваше превосходительство».
– Нет, не: «ну, ваше превосходительство», а просто: «ваше превосходительство»!Я вам говорю, полковник, перемените ваш тон! Надеюсь также, что вы неоскорбитесь, если я предложу вам слегка поклониться и вместе с тем склонитьвперед корпус. С генералом говорят, склоняя вперед корпус, выражая такимобразом почтительность и готовность, так сказать, лететь по его поручениям. Ясам бывал в генеральских обществах и все знаю… Ну-с: «ваше превосходительство».
– Ваше превосходительство…
– Как я несказанно обрадован, что имею наконец случайпросить у вас извинения в том, что с первого раза не узнал души вашегопревосходительства. Смею уверить, что впредь не пощажу слабых сил моих напользу общую… Ну, довольно с вас!
Бедный дядя! Он должен был повторить всю эту галиматью,фразу за фразой, слово за словом! Я стоял и краснел, как виноватый. Злостьдушила меня.
– Ну, не чувствуете ли вы теперь, – проговорил истязатель, –что у вас вдруг стало легче на сердце, как будто в душу к вам слетел ангел?..Чувствуете ли вы присутствие этого ангела?.. отвечайте мне!
– Да, Фома, действительно, как-то легче сделалось, – отвечалдядя.
– Как будто сердце ваше после того, как вы победили себя,так сказать, окунулось в каком-то елее?
– Да, Фома, действительно, как будто по маслу пошло.
– Как будто по маслу? Гм… Я, впрочем, не про масло вамговорил… Ну, да все равно! Вот что значит, полковник, исполненный долг!Побеждайте же себя. Вы самолюбивы, необъятно самолюбивы!
– Самолюбив, Фома, вижу, – со вздохом отвечал дядя.
– Вы эгоист и даже мрачный эгоист…
– Эгоист-то я эгоист, правда, Фома, и это вижу; с тех пор,как тебя узнал, так и это узнал.
– Я сам говорю теперь, как отец, как нежная мать… выотбиваете всех от себя и забываете, что ласковый теленок две матки сосет.
– Правда и это, Фома!
– Вы грубы. Вы так грубо толкаетесь в человеческое сердце,так самолюбиво напрашиваетесь на внимание, что порядочный человек от вас затридевять земель убежать готов!
Дядя еще раз глубоко вздохнул.
– Будьте же нежнее, внимательнее, любовнее к другим,забудьте себя для других, тогда вспомнят и о вас. Живи и жить давай другим –вот мое правило! Терпи, трудись, молись и надейся – вот истины, которые бы яжелал внушить разом всему человечеству! Подражайте же им, и тогда я первыйраскрою вам мое сердце, буду плакать на груди вашей… если понадобится… А то яда я, да милость моя! Да ведь надоест же наконец, ваша милость, с позволениясказать.
