Высокая Башня Колдовства одна из первых позолотила свой шпиль утренним лучом. Птички пощекотали своим чириканьем мертвую тишину площади, да трое стражников звуком шагов отмерили путь по дозорной стене.
Я люблю это время. Похоже оно на рождение.
В ставню окна, открывавшуюся наружу своим деревянным полотнищем, воткнулась стрела с плотно намотанным на нее пергаментом. Из-за невозможности войти в Башню, даже Стражам порой приходилось посылать так к ней просьбы или известия. На этот раз Титул приглашал Тактио в трапезную наравне с членами семьи и другими обитателями Замка. Это случалось редко.
— Видно, гость тому причиной… — прошептал я, словно догадавшись об этом.
Забрав стрелу, госпожа умылась, причесалась, одела свое обыденное платье, так как праздничных все равно не было, и надела самые тонкие перчатки из кожи, красивого темно-серого цвета. Увешанная амулетами, вплетенными шнурками даже в волосы, постукивая камешками на поясе, она спустилась вниз и направилась к Палатам Титула.
Я остался один. Но и за ставенкой, подглядывая по-человечески в щелку, видел, как на ладони, всех и вся.
Титул сидел на своем месте, во главе стола. На столе еще не было ничего, кроме кувшина вина и двух кубков, один из которых был полон, а другой — пуст.
— Доброго утра желаю. — Тактио подошла ближе и поклонилась, приветствуя старшего наследника и покровителя Замка.
Титул выжидательно повел в сторону сухими глазами и повертел посох одними пальцами. Потом нетерпеливо стукнул им по полу. Госпожа моя не понимала, чего он ждал.
— Поклонись, Колдунья, как согласно благопристойности.
Тактио послушно поклонилась еще. На этот раз даже чуть ниже, и вскрикнула от боли и неожиданности, когда получила посохом удар по плечу.
— Два поклона, мне и гостю!
Аурум, стоявший рядом, вздрогнул и поднял руку:
— К чему?
Тактио была растеряна, я видел. Ее серое платье, беспоясная хламида с широкими рукавами до локтя, и накидка колыхнулись складками на шаг назад. На очень маленький, едва заметный шаг. И все ее амулеты жалобно дрогнули звуком испуга, что не в силах защитить владелицу. Ее руки вытянулись по бокам и осторожно были уведены за спину. Она поклонилась Титулу дважды, и получила второй удар.
— В знак уважения, перед гостем склоняются подданные господина. Прямо и почтительно, в его сторону, но не глядя ему в глаза!
Четыре поклона и наказание. У нее намокли ресницы от унижения и боли, но Тактио все же решилась сказать:
— В этой зале нет никого, кроме вас, Титул…
— Что?!
У Аурума дрогнуло жалостью сердце, когда тот, разгневавшись, снова поднял в воздух свою резную палку. Но он не смел вмешаться, только смотрел, как девушка упорно держала руки позади себя, не отступая и не отстраняясь.
— Пойди прочь, сумасшедшая! И не смей показываться мне на глаза слышишь?
Тактио ушла, не оборачиваясь и не поднимая глаз.
Она возвращалась. Вечно зрячие мои глаза не могли зажмуриться, чтобы не видеть ее избиений, и сердце мое не могло зайтись биением, но то, что почувствовала моя душа, — можно назвать только болью. Удар за ударом, а она не проронила ни слова о помощи. Не позвала меня. Не попросила…
Пока не появились остальные подданные, которые четко знали — в какое время можно было приходить к трапезе, Титул поспешил объяснить гостю ее странное поведение. Его мысли быстро спохватились о собственной горячности. Не к лицу было выпускать из Замка слухи, вместе со странником, о необоснованной жестокости господина к тем, кто ему и его брату служит, но Аурум и без того уже стиснул зубы в праведном негодовании. Он думал: «Каков бы ни был правитель, вина девушки была не столь высока, чтобы причинять боль в наказание».
И все же.
Хорош ли был его Святой, что не подтолкнул его в спину? Чтобы проснулся в нем защитник слабых. Это я не могу! А он может! Его воля не скованна цепями, как моя, и его вера не заставляла его недвижно взирать на избиение. Это он повиновался древнему правилу господ и их подданных.
— Тактио, последний человек из колдовского рода. Она помешана.
Титул чуть опустил подбородок и показал рукою на кубок гостя, так и оставленный нетронутым.
— Прошу простить меня, великодушный хозяин, но мне по моему сану не пристало пить. Тем более что я лишен вкуса и не смогу по достоинству оценить его тонкость
— Я прощаю вам это, Аурум. Но присядьте.
Странным было для гостя то, что пришедшая девушка по какой-то причине не увидела его. Возможно, это действительно было безумие, или колдовские завесы… объяснений он не стал пока искать, и служитель Ордена покорно сел, дожидаясь прихода остальных обитателей замка. Пока Титул позволяет ему здесь остаться, он надеялся узнать, как можно больше о том, что происходит в этой великой усыпальнице.
Вскоре в трапезной появился сын Титула. Темноволосый, с впалыми, как у отца, щеками, румянцем на скулах и синим огнем в ясных глазах. Поджарая, но еще детская фигура, в каждом своем движении и походке была взвинчена юношеским пылом и силой. Будущий наследник пронизывал взглядом все, на что смотрел, И все, пока не свершившееся им, горело в глазах.
Опасное у него было нутро. Как вулкан.
Еще спустя немного времени, появился младший брат Титула — Тимор. Было в них общее, — ростом, выразительностью черт, но вот в лицах была отчетливая разница между братьями.
Тимор казался сильнее физически, но мягче лицом. Его волосы были светлыми, голубые глаза, близко поставленные к переносице, так же смотрели из-под нависающих надбровных дуг, но виновато, только выглядывая из своего внутреннего укрытия. Озираясь и приглядываясь с опаской к гостю. Тимор был молчалив, но не угрюм, он не смотрел в глаза, он лишь скользил глазами по лицу собеседника, тут же смотря в сторону.
Ауруму отчего-то понравилось, что именно этому человеку досталось в наследство хранение тайны пробуждения Духа. Он засиял от возникшей радости. Казалось посланнику, что Тимора будет легче убедить в своей правоте, легче обратить светлого человека к светлому поступку, чем его брата.
Слуга сопроводил в трапезную двух юных сирот, воспитанников Титула, — Ультио, мальчишку, по годам схожего с сыном, и Маерор, маленькую девочку, которая совсем недавно обучилась простой грамоте и уже могла писать чернилами на пергаменте несколько простых слов. Девочка в это утро была грустна, неулыбчива, и брат держал ее за руку крепко, словно между двумя ладошками проходила их та единственная родственная связь, которая если оборвется, то отныне каждый будет один на свете. И она была на самом деле, эта связь, только шла она от души к душе и была прочна, как канат. У Ультио были поджатые ниточкой губы, большие и красивые глаза, довольно строгие и серьезные своим взглядом. Его сиротство и его положение здесь, в этом Замке, не наложили отпечатка сломленности и униженности. Семья все равно была, семья, в котором мальчик остался старшим, и способным защитить и уберечь все, что у него осталось, даже если борьба будет ему не по плечу. Как я понимал его. А сестренка Маерор брала пример с брата, — не говорила ни слова, ничего не кушала и не пила, просто сидела на подушке за высоким столом, и иногда поглядывала на Ультио.
