рад, что моё освидетельствование проводили не вы, — вернул я лёгкую шпильку. Не люблю таких баб. Не люблю жирных зазнаек.
— Давайте вернёмся к нашим вопросам, — подполковник сердито хмурился во время моей пикировки с дамой. И ему, наконец, надоело. — Лейтенант Телегин, — он обратился ко мне абсолютно спокойным голосом. Будто хотел видеть во мне не врага, а того, с кем, по крайней мере, можно доверительно поговорить. — Прошу вас постараться войти в положение комиссии. Кроме ваших слов, у нас пока ничего нет. Но, тем не менее, флот исчез. Исчез бесследно. Невозможно представить ситуацию, когда ни один корабль не успел запустить в подпространство информационный зонд. На таких огромных расстояниях, как вы, наверное, знаете, прямая связь невозможна. Но запрограммированные зонды при аварийных ситуациях… при критических ситуациях сами покидают материнский корабль и через подпространство прибывают в заданную точку. В нашем случае — это всегда Российская орбитальная станция у Плутона. Даже если бы произошла катастрофа, мы бы уже знали об этом. Но мы не знаем ничего. Никто не послал сигнал бедствия, ни одно судно не запустило зонд. Все данные, что у нас есть, — лишь ваши показания. Показания единственных спасшихся из состава флота. Вы понимаете, насколько всё это неправдоподобно?
— Товарищ подполковник, — обратился к нему я. — А как же самописцы? Там всё есть.
— Давайте пока забудем про самописцы, лейтенант, — он сделал предупреждающий жест. — Просто поставьте себя на наше место и скажите, что в таком случае подумали бы вы? Какие вопросы задавали? И поверили бы себе на слово?
Хоть к военному человеку я испытывал определённое доверие, его вопрос поставил меня в тупик. Пусть он из разведки, которую мы — пилоты — не особо любим, и у нас к ней, как говорили инструктора, свои счёты, он всё же из своих. Ему я был готов доверять.
Но странного вопроса не понял.
— Вы издеваетесь надо мной, товарищ подполковник? — моя горячая натура очень быстро взяла верх над показным спокойствием. — Я всё это видел своими глазами. Вы хотите, чтобы я начал сомневаться в себе? Чтобы убедил себя, что это был сон? Зачем мне ставить себя на чьё-то место? Я видел то, что видел. Это не мираж, не галлюцинация. Это был НЛО. Такие же выводы сделал Искусственный Интеллект. Именно он сообщил нам об этом. Он сообщил, что человеческой цивилизации такие технологии недоступны. И, если так говорил он, как я — простой пилот — могу в нём сомневаться?… И да: мы с друзьями действительно сражались с ним. Мы столкнулись с объектом, который умел трансформироваться и генерировать другие объекты. Мы уничтожили один из таких объектов и вынуждены были бежать… В общем, всё так, как я уже не раз говорил. А если вы всё ещё продолжаете сомневаться — идите в задницу. Больше мне сказать нечего.
Я говорил, как думал. Говорил, как считал нужным. Мне было всё равно, обижу ли я кого своими словами или нет. Даже было всё равно, если кто-то сочтёт мои слова нарушением субординации. Мне до смерти надоело повторять одно и то же. Рассказывать и переживать раз за разом. Меньше всего на свете я хотел вспоминать о том, как мы дрейфовали в космосе, как таяли наши надежды, как готовы были сдаться мои друзья. Как заканчивался кислород, как голод крутил желудок, как я пил собственную мочу. Никогда бы я не хотел возвращаться туда, где правили неизбежность и неминуемая гибель. Никогда бы не хотел вспоминать, как тянулась к пистолету рука, как я уговаривал практически сломавшегося Илью продержаться ещё хотя бы сутки. Я выжил и хотел вычеркнуть эти воспоминания из жизни. Я рассказал комиссии абсолютно всё. Ничего не утаил. Рассказал даже о своих переживаниях, с трудом сдерживая слёзы. Но им, судя по всему, не доходило. Они продолжали сомневаться. И с меня было достаточно этого цирка.
На неудобном стуле меня продержали ещё несколько минут. Члены комиссии тихо шептались в своём кругу, что-то обсуждали и делали пометки в блокнотах. Но меня в свои рассуждения не посвящали. Поглядывали иногда, но ничего не говорили.
Минут через пятнадцать они, наконец, пришли к общему знаменателю. Не знаю к какому. Меня не поставили в известность. Возможно, они уже решили, что карьера молодого пилота окончена. Ибо этот пилот не поддаётся управлению. Неуправляемый, как сказала психолог. Я мог лишь гадать.
Глава комиссии, будто специально, чтобы я успел заметить, открыл картонную папку, воздел над головой печать и смачно приложился к бумаге. Затем посмотрел на меня и приказал конвоирам:
— Мы закончили. Уведите пилота.
Когда он сказал "пилота", а не "подследственного", я понял, что всё не так уж плохо. Что мы, возможно, ещё повоюем.
Глава 8. Напрасно потраченное время
Две недели спустя. Москва. Гауптвахта ВКС.
Дежурный, не мигая, смотрел на экран и торопливо проматывал зоны, которые охватывали камеры. В большом трёхэтажном здании на данный момент оставалось лишь трое заключённых. Остальных, специальным приказом, передислоцировали почти две недели назад. И почти две недели наблюдать, в принципе, было не за кем. Только трое тощих бедолаг, которых, опять же специальным приказом, наказали усиленно кормить и ежедневно проводить медосмотр. Кто такие эти трое дежурный не знал. Ему не сказали об этом. Поэтому он торопливо осмотрел все помещения, удовлетворённо хмыкнул и поставил галочку в акте.
— Ну что там? Как они? — подошёл напарник, нажал кнопку на пульте, включая телевизор, висевший на стене.
— Погоди! — первый постарался выхватить пульт. — Семёныч обычно в это время обход совершает.
— Всё нормально, — отмахнулся второй охранник. Убрал пульт подальше от тянувшейся руки, достал сигарету и закурил. — Я его видел. В столовке с сисястой Галкой болтает. Как минимум, минут на тридцать из жизни выпадет. Гарантирую… Ну так а те что? Живы?
— Живы, — дежурный постучал по клавишам и вывел на экран картинки, демонстрирующие одиночные камеры. В трёх камерах трое узников горемычных лежали на нарах и скучали. — Усиленная кормёжка, ежедневные спортивные занятия, медицинские отчёты. Всегда под присмотром, всё, как прописано… Не понимаю только, зачем столько возни ради трёх доходяг. Кто они вообще?
— Старик, — хмыкнул второй после долгой затяжки. — Я знаю не больше тебя. Но мне, в отличие от тебя, по барабану.
— Ради них всё здание очистили, — первый почесал подбородок. — Тебе это не кажется странным?
— Как я уже говорил: по барабану. Главное, чтобы эти трое спокойно жрали и не блеяли. Пусть хоть сто лет здесь сидят.
Но первый охранник не согласился. Хоть он промолчал, не
